Голубка

— А почему ты об этом не напишешь? А, Усольцев? — спрашивает Нина, высвобождаясь из его рук.— Испугался?

— Нинка, перестань, ты не права! — кричит Кира Львовна.— Пойдем к нам,— говорит она уже спокойнее.— Иначе ты не остановишься. Пойдем в нашу комнату.

— У нас холодно,— говорит Нинка.— Ой, посмотрели бы, как у меня на работе! Десять градусов, а под столам — два.

— А зачем под столом?

— Ноги-то у меня под столом,— жалобно говорит Нина и кричит, возвращаясь к двери: — Усольцев, я к тебе еще вернусь!

Нина без причины смеется, хватая руку Виктора и прижимаясь к ней лицом.

— Нинка, прекрати ты свои психические атаки,— говорит, нервничая, Кира Львовна.— На него и так Усольцев быком смотрел.

— Ну и что, на Вовку вчера тремя быками смотрел.

— Я пойду,— говорит Виктор. Они уже на первом этаже.— Спасибо вам.

Он выходит на улицу. Идти странно легко и тепло. Улица гидростроителей помечена трассой огней, километра на три она прямая и совсем без людей. Все, наверное, спят. Над Ярском стоял морозный, чистый, глубиной до звезд воздух. Вокруг фонарей сияли радужные нимбы. На окнах домов узоры — елочки и цветы. Белые дымы из труб исполосовали небо. Трактор где-то заработал, щекочет звуками тишину. И все так странно знакомо. Вот живут здесь люди. Работают. Спорят, ругаются. Любят. Пьют вино. Все, как дома. Как у себя дома. Виктор идет по белой укутанной дороге, прямо посредине, не встречая никого. «Какая ледяная пустота! — думает он совсем весело.— Млечный Путь... А Нинка, которая живет с Усольцевым, мне вовсе и не нужна!»

В девять утра Виктор уже был у первого секретаря горкома комсомола Чуркина.

Горком помещался в административном здании, на первом этаже, слева. В кабинете Чуркина толпился народ. Виктор присел на крайний стул, за спинами других сидящих, рассчитывая, что он сможет дождаться, когда все уйдут. Но разговорчивый, очень подвижный секретарь, наверное, всегда знал, кто и зачем его ждет. Он спросил Виктора через головы стоящих:

— Вы ко мне? Вон, товарищ в бушлате! Я спрашиваю: ко мне?

— Да, я насчет работы,— сказал Виктор, вставая.

— Какой работы? — спросил громко Чуркин.— Да идите сюда, чего вы там прячетесь?

— Я не прячусь,— сказал Виктор. — Я вам писал, помните, что сапер-строитель хочет у вас работать.

— Ну? — спросил Чуркин, почему-то улыбаясь.

— Вот я и приехал,— сказал Виктор.

Он подумал, что Чуркин оттого и улыбается, что не знает, как его зовут, разве всех запомнишь, кто писал письма.

— А вот она уезжает! — сказал Чуркин и кивнул на девушку, которая сидела у стола и вытирала глаза платком.— Видели такое чудо-юдо? Так поглядите, не скоро увидите!

Виктор молчал, и Чуркин сел на стул рядом с девушкой.

— Вы поймите, люди просятся сюда, отказываем, письма шлют, умоляют, на любую работу согласны. А вы... Аленушка, вы кирзовые ушки! Счастья своего не понимаете.

— Сча...— сказала девушка.— Сча...— Она шмыгала носом и не могла выговорить этого слова.

— Не могу я точко-вщицей,— сказала она с придыханием. — Они все требуют больше записать, чем сделано.

— Ага! — воскликнул Чуркин.— Верно. Ведь правильно вы говорите: они будут требовать, им заработать хочется, им хлеб хочется с маслом есть! Но вас и поставили для того, чтобы хлеб с маслом они ели законный, а не за перекуры с дремотой. Сделали ездку — запиши. Поставь точку. Сделали другую — запиши еще. Вот для чего вас поставили!

Чуркин сказал, будто удивляясь, как можно не понимать таких очевидных вещей.

— А они говорят: «Ты жмешься за лишнюю ездку, будто эти деньги из твоего кармана».

— Правильно говорят! — сказал, усмехаясь, Чуркин. — Мне бы таких агитаторов!

— Они мне... одеколон подарили,— сказала девушка и заплакала.

А все засмеялись. Виктор тоже засмеялся.

Чуркин посмотрел на него теперь пристальней.

— А вы говорите: на работу! — с упреком сказал он Виктору.— Дадут вам работу, а вы жаловаться...

— Я не собираюсь жаловаться,— ответил Виктор. Ему неудобно было напоминать, что он писал о строительном техникуме и спрашивал, можно ли приехать. Но напомнить было необходимо.

— Да, помню я,— не дав ему договорить, отмахнулся Чуркин.— Все о вас помню. Детдомовец, так? Общественник, в роте был комсоргом, это вы, что ли, писали?

— Писал,— сказал Виктор, удивляясь, что секретарь мог запомнить такие подробности из его письма. Чуркин копался в бумагах на столе, наверное, искал это письмо или ответ на него. Не нашел, спросил мягко, глядя в глаза:

— Ну, в котлован хочешь?

— Да. В котлован,— сказал Виктор.

— Мастером? — спрашивал заботливо Чуркин.

— Если можно,— ответил Виктор, поддаваясь сочувствию Чуркина, так же искренне и прямо.

И тут вдруг Чуркин улыбнулся совсем по-дружески, показывая свои золотые зубы, и тем же, будто бы сочувствующим, но совсем с другими интонациями голосом произнес:

— Ничем помочь не смогу.

Это было неожиданно, будто обухом по голове.