Голубое сало

В правительственной ложе показалась внушительная фигура Микояна, поднимающегося со своего места. Широкоплечий, полный, чуть выше среднего роста, он выбрался из кресел и встал, опершись на парапет. Микоян улыбнулся и обвел зал взглядом небольших, но невероятно живых и молодых глаз; совершенно лысая голова его и гладкое желтоватое лицо бодро лоснились, серый френч с двумя орденами Красного Знамени плотно обтягивал крепко сбитую фигуру.

– Вы хотите знать почему товарищ Сталин не наслаждается вместе с нами этим отличным концертом? – быстро заговорил он с легким кавказским акцентом. – Отвечаю: товарищ Сталин после церемонии открытия Дома Свободной Любви слегка устал и захотел отдохнуть. Мы, большевики, хоть и сделаны из особого материала, но у нас тоже иногда болят головы.

В зале засмеялись и зааплодировали. Микоян успокаивающе поднял руку:

– А вот аплодировать, друзья мои, надо не мне, а нашему великому певцу, которому мы все, – он глянул на карманные часы, – уже почти десять минут активно мешаем работать,

Зрители как по команде повернулись и посмотрели на сцену. Все это время Александр Пятой сидел в ванне, следя за происходящим. Заметив, что все смотрят на него, он высунул из желе свою беспомощную, похожую на вынутого из моря осьминога руку и покачал ею.

– Погасите свет! – скомандовал Молотов. Зал погрузился в темноту. Подождав недолго, Пятой полуприкрыл глаза и запел:

Ах, как и зимним утром да январскимПостучалися мне в дверь стальную,Я ни жив ни мертв лежу безответный,А жена моя, Маруся, отвечает,

Отвечает-вопрошает скрозь стальную дверь:А и кто стучится, кто там ломится?Говорят три юных гласа да за дверью:Открывайте, отворяйте, люди добры,Мы не сделаем вам подлого-худого.Отворила тяжку дверь моя Маруся,Три сестрицы милосердья на пороге,Все в халатах белых да с крестами,Все в резиновых перчатках да в сапожках.А одна из них высока-черноглаза,А другая толстовата-рыжий волос,

Ну а третья вся задумчива-прозрачна.Вот заходят три сестрицы милосердья,Саркофаг мой страстотерпный обступают,Примеряются, берутся за прихватыДа на двор меня, болезного, выносят.На дворе стоит-трещит мороз крещенскийДа шофер рябой машину прогревает.Отворили двери враз машины белой,Саркофаг мой внутрь машины задвигают,Да садятся рядом три сестрицы.

Черноглаза да высока – в изголовье,Толстовата– рыжий волос – по середке,Ну, а третья, что задумчива-прозрачнаВозле ног моих болезных примостилась.Вот поехала машина по пришпекту,Все прямехонько да прямо из столицы вон,По Смоленской по широкой по дороге.Как проехала машина верст за десять,Так на право-то с дороги своротила,Своротила-повернула в лес мохнатыйДа по просеке поехала по узкой.

Как проехали еще версты четыре,Заглушил шофер горячую машинуТри сестрицы ухватились за прихваты,Из машины саркофаг со мной выносятДа несут вперед по просеке по снежнойВ недремучий лес наш подмосковный.На поляну непросторную выходят,Саркофаг мой в снег глубокий опускают,Достают замысловатый чемоданчик,Вынимают из него три узких шприца.

Зрители начали слегка подтягивать Пятому. Он сделал паузу, вдохнул полной грудью и запел громче и протяжней: