Голубой молоточек

— Мать. Я не знаю, зачем она это делает, но доставляет ему выпивку весьма исправно. Иногда, — прибавил он совсем тихо, — мне кажется, что она так ему мстит...

— За что?

— За то, что он поломал жизнь себе и ей. Я как-то видел, как она стоит и смотрит на него, мотающегося от стены к стене, так, словно это зрелище доставляет ей удовольствие. И в то же время она — его преданная рабыня и приносит ему выпивку. Такая утонченная форма мести... Эта женщина отреклась от всего женского в себе...

Фред поразил меня: исследуя жизнь, являвшуюся основным источником его тревог, он избавился от привычного комплекса неполноценности, тон его стал глубже и серьезней, худое мальчишечье лицо и длинный нос словно бы уже не так контрастировали с усами. Я почувствовал, что во мне пробуждается что-то вроде уважения к нему и даже надежда на лучшее.

— Она несчастная женщина, — сказал я.

— Знаю. Они оба несчастны. Трагедия в том, что они встретились — это было плохо для обоих. Думаю, мой отец имел все задатки для того, чтобы стать достаточно уважаемым человеком. Разумеется, мать на голову ниже его и, возможно, это ее раздражает, но и она многого достигла. Она имеет диплом сестры милосердия и немалый опыт, а кроме того ухитряется параллельно с работой присматривать за отцом. Это нелегко.

— Люди часто руководствуются в своих действиях чувством долга.

— Она сделала больше. Благодаря ей я смог закончить колледж. Не представляю, где она брала на это деньги.

— У нее нет дополнительных источников дохода?

— Были до момента, когда съехал последний квартирант, уже очень давно.

— Кроме того, как я узнал прошлой ночью, она потеряла место в клинике.

— Это не совсем так. Она ушла сама, — голос Фреда утратил мужественность и стал пискливым. — В этом пансионате, «Ла Палома», ей предложили значительно лучшие условия...

— Это не кажется мне правдоподобным, Фред.

— Честное слово! — он еще повысил голос, глаза его болезненно блестели, усы топорщились. — Вы что, обвиняете мою мать во лжи?!

— Все мы ошибаемся...

— Вот и вы ошиблись, говоря так о моей матери! Возьмите обратно свои слова!

— Какие именно?

— То, что вы сказали о матери! Она не торгует наркотиками!

— Я никогда не обвинял ее в этом, Фред.

— Но вы имели это в виду! Вы имели в виду, что ее выгнали из клиники, потому что она крала наркотики для продажи!

— Руководство клиники это утверждает?

— Да! Это банда жестоких лгунов! Моя мать никогда бы так не поступила! Она всегда была порядочной женщиной! — слезы потекли из его глаз, оставляя на щеках влажные полосы. — Я был ненормальным, жил в стране фантазий, а сейчас вижу это...

— Что ты имеешь в виду, Фред?

— Я верил, что мне удастся совершить открытие, которое прославит меня среди людей искусства. Думал, что, если мне удастся добраться до миссис Мид, она поможет мне найти этого художника, Хантри. Но я оказался в дураках и причинил своей семье еще большие неприятности!

— Ты сделал все, что мог, Фред.

— Неправда! Я идиот!

Он повернулся спиной ко мне. Дыхание его постепенно выравнивалось, да и я дышал все спокойнее. Перед тем как заснуть я вдруг понял, что начинаю любить его.

Ночью я проснулся, почувствовав тяжесть, словно на грудь навалилась гора, и зажег маленькую лампу, стоящую на столике у кровати. Затеки на стенах напоминали размытые следы дурных снов. Я не стал расшифровывать их, а погасил лампу и снова погрузился в сон, вздыхая в унисон с моим незадачливым приемышем.

Глава 23

Когда я на следующее утро встал, Фред еще спал, прикрыв локтем глаза, словно боялся света наступающего дня. Я попросил дежурного офицера на посту приглядывать за ним и двинулся на своей взятой напрокат машине в Копер-Сити, ориентируясь по висящей в воздухе дымовой туче.

Парикмахер за четыре доллара побрил меня, за сходную цену я получил завтрак и рекомендацию, как доехать до отделения «Саутвестерн Сэвингс». Банк располагался в центре города, в деловом районе, похожем на кусочек Южной Калифорнии, оторвавшийся от земли и перенесенный через пустыню. Казалось, из окружающего городка все жизненные соки высосал лежащий невдалеке прииск, а воздух был отравлен выбросами металлургического завода. Дым реял над городом, будто огромное нелепое знамя.

Табличка на стеклянных дверях «Саутвестерн Сэвингс» сообщила мне, что банк открыт с десяти часов. Мои часы показывали около девяти, жара нарастала.

Я нашел телефонную будку и принялся искать Пола Граймса в телефонной книге. Он в списке не значился, но я нашел два номера его жены, домашний и рабочий — в магазине «Пол Граймс. Художественные и школьные товары». Магазин, как оказалось, помещался в центре, в нескольких шагах от моей будки.

Это оказался маленький магазинчик в одной из боковых улочек, полный блокнотов, бумаги и репродукций, но явно мало посещаемый покупателями. Длинное низкое полутемное помещение напомнило мне доисторическую пещеру, хотя висящие на стенах современные картины были менее реалистичны, чем пещерная роспись.