Голубые эшелоны

Вечерело, сиреневые сумерки обволакивали переулок, за ветряком небо сделалось оранжевым, а взбитая на улице пыль была розовая, как малина с молоком. К отцу пришел Карпо, муж Ули. Он был чем-то озабочен, говорил шепотом и часто выглядывал на улицу, а там начали сходиться люди со всех дворов и все тоже о чем-то тревожно перешептывались. Мы бросили играть и забегали между взрослыми. На детей никто не обращал внимания, и мы тут же узнали, что мужики взялись за господские имения. Будто бы сам великий князь Михаил, наследник царя, ездит на белом коне и велит разбивать помещичьи усадьбы. В эту ночь собирались идти в Кантакузовку, в имение пана Яхонтова.

Когда мы встали утром, и выбежали погреться на солнце, Иван уже показывал один дубовый подлокотник с головой льва от какого-то кресла, книжку, очень мелкой печати, и круглую рамку с фотографией какой-то важной барыни. Мы с Яшком выбежали на большак. Учитель Павел Григорьевич сидел на скамейке перед школой и укоризненно покачивал головой. В этот день в школе не было занятий. В воздухе стояла серебряная мгла, солнце тоже скрылось за мглой. Стало тоскливо, может быть, оттого, что взрослые тоже ходили понурясь.

Вечером снова пришел Карпо, еще более взволнованный; он уже прослышал, что наехала карательная экспедиция харьковского генерал-губернатора Оболенского и казаки бьют всех, кто разбивал панские усадьбы. Степана Яловенко за то, что не скинул шапки перед губернатором, избили на дороге, и он, видно, помрет. Семен Воловик взял с сахарного завода только мешок сахару на пряники, которыми торговал на базаре, но Семен больше уже не будет торговать, — сахар высыпал в колодец, а сам пошел на огороды и утопился во рву. Вода была только на три пальца выше рта. Мы побежали пить сладкую воду. Люди уже кончали вычерпывать тот колодец. Никто не плакал. Наоборот, смеялись, потому что Максим Груба принес из панских покоев бюст какого-то генерала, а прослышав о казаках, кинул его в нужник. Теперь весь день сидит там с шестом и прямо плачет: никак не может затолкать генерала в помои — все вылезает.

Карпо тоже ходил в усадьбу и принес одно одеяло. Он уже зарыл его в землю, а сверху посадил сливу, но казаки шарят повсюду.

— Может, назад отнести?

Отец, нахмурив брови, молчал.

— Сказывают, вокруг усадьбы уже целый вал вырос из плугов, из борон. Во дворе управитель берет всех на заметку, так они прямо в поле сбрасывают.

— Черт знает что, — буркнул наконец отец, — ударили, да не перерубили! Теперь нашивайте, хлопцы, на задницу лубки.

Конные стражники в тот же вечер начали целыми толпами гнать людей в тюрьму, которая белела на Сенном базаре.

Василь поставил в город клинышек, я повалил деревяшку ногой и заплакал.

— Не хочу больше играть.

В школе было два класса по два отделения. В таблице умножения дважды два составляло четыре, но у меня вышло пять. Не помогли и пряники, которые отец принес перед выпускными экзаменами учителю. А ведь какие вкусные — белые «мятные», «шоколадные» и крохотные «гербики».

— Хороший у тебя отец, — сказал учитель, надкусывая мятный пряник. — А ты лодырь. Посидишь еще год.

— Если б не маленькие дроби. Ведь целые числа я правильно складываю.

— На следующий год и с дробями справишься, — возразил учитель.

Принесенное наконец свидетельство об окончании школы отец оправил в рамку и повесил на стене.

— Теперь с осени пойдешь в городское училище.

Отец глядел куда-то вперед и улыбался про себя.

В центре города, напротив собора, стоял под тополями низенький домик с широким окном посередине. На переменках из двора выбегали ученики в серых блузах, подпоясанных ремнями с серебристыми бляхами. На бляхах и на фуражках стояли две буквы: «Г. У.». Ученики из посуньковской школы мучительно завидовали этим ученикам, их красивой форме и тому, что они учились в высшем начальном училище. Из него можно было поступить в гимназию или в реальное училище. Тех, кто закончил посуньковскую школу, в городском училище брали в четвертый класс.

Услышав от отца, что я буду учиться там, я вприпрыжку выбежал на улицу. Теперь я буду гимназистом, могу даже стать учителем, не только псаломщиком. В школе у меня будет уютно, ученики по целым дням будут сажать деревья и цветы, разведем пчел, у каждого класса будет своя пасека, свой огород, будем устраивать выставки. Все село будет приходить смотреть, и ни одного лодыря не будет в школе… Я еще что-нибудь придумал бы, но уже очутился за калиткой. Хлопцы на улице играли в бабки. Ягнячьи мослаки стояли парами на земле, как маленькие старушки. Ставил каждый поровну, а забирал столько, сколько сбивал; для этого отходили на десять шагов и целились битой из мослаков побольше, налитой свинцом.

Если б нас не загоняли спать, мы бы играли в бабки непрерывно. Еще интересно было бегать к ветряку за школой. Если взобраться на помост, видны зеленые леса за Гонтовым Яром и за Кириковой Сечкой, овраг за мельницей Яловенко и крест посуньковской церкви.