Голубые эшелоны

— Ты видишь, сколько их! Что ж, мы выйдем и крикнем: «Вы арестованы, мы вдвоем вас окружили со всех сторон, сдавайте оружие!» Так? Или еще что-нибудь посоветуешь?

Иван виновато моргал глазами:

— Ну и черт с ними!

— Страшен не черт, а оружие, брат. Надо что-то придумать.

Александр Пархоменко отправился в местный отдел Чрезвычайной Комиссии и возвратился оттуда с готовым планом.

— У них в ЧК только пять человек охраны. Будем бить на сознательность, но осторожно: разный здесь элемент.

Спустя некоторое время из вагона вышел Иван в своей помятой шинели без хлястика и затерялся в толпе, вскоре вышел и Александр Пархоменко. На нем был новый френч, серебряная сабля, маузер и полевая сумка с картой. Едва он ступил на перрон, Иван вытянулся и приложил руку к ушанке; чуть дальше так же вытянулся в струнку другой красноармеец. Те, что лежали, убрали ноги с дороги и, увидев, что и третий красноармеец тоже подтянулся и поднял руку к козырьку, начали поглядывать, куда бы дать тягу. Иван уже успел забежать вперед и снова стал во фронт.

— Что это за люди здесь валяются? — громко спросил его Александр.

Красноармейцы бросились было кто куда, но за станцией на узкой тропке стояли бойцы охраны, выставив вперед три штыка. Такой же штык поблескивал у водокачки и возле пакгауза, а Александр Пархоменко уже стоял на каком-то сундучке и громко объявил:

— Прошу всех подойти сюда! Выясним положение, товарищи, иначе буду считать вас контрреволюционерами. Вас послала на фронт мировая революция, чтобы не дать снова буржуям и капиталистам сесть на шею трудящимся. Кто же защитит свободу, как не мы сами? А вы бросили фронт да еще захватили винтовки, чтобы честным бойцам нечем было отбиваться от капиталиста и кадета!

Чем больше говорил Пархоменко, тем ниже красноармейцы опускали головы. Однако когда он предложил сложить оружие, они снова испугались, вероятно, ожидая немедленной кары за дезертирство, и снова начали поглядывать на тропинку за станцией. Иван первый подошел к «неизвестному» командиру и возле его ног опустил на цемент перрона свою винтовку. За ним подошли еще двое и также, краснея от стыда, положили винтовки. Положив, вздохнули с облегчением и стали подле командира. Тогда начали складывать оружие и переходить на сторону Пархоменко и остальные.

Когда все оружие было сложено, а Иван и двое красноармейцев продолжали стоять, охраняя Пархоменко, он сказал:

— Наказывать вас я не буду, вам революция судья, но предлагаю возвратиться на фронт в свои части. Скажете там, товарищ Пархоменко…

— Так я ж вас знаю! — перебил остроносый боец. — Вы — командующий Сумской группы.

Среди красноармейцев пробежал шепот, лица их вытянулись, и они один за другим начали оправдываться:

— Мы не виноваты, если у нас всех командиров убило!

— А мне командир сказал: «Все равно белые захватят Москву!»

— И сам утек к белым!

— А у меня рана не заживает!

— Я знаю одно, — сказал Александр Пархоменко, — что вы самовольно покинули фронт. Вы совершили такой проступок перед народом, который можно искупить только в бою с врагами революции.

— Мы отстали от эшелона, — смущенно бормотали другие.

— Ну, значит, догоняйте! Вас там ждут обессиленные части. До каких пор вы будете отлеживаться на солнце? Назначаю тебя старшим. — И он указал на остроносого, который обрадовался встрече с ним. — Принимай команду! Производи посадку. Прибудешь в часть, скажешь, что тебе товарищ Пархоменко поручил доставить всех до одного. Точка!

На давно не бритых и загорелых лицах красноармейцев заиграла довольная улыбка. А новый начальник команды уже выкрикивал: «Слушай мою команду!»

14

В мае двадцатого года древний Киев испытал новую оккупацию. На его улицах раздавалась польская речь легионеров пана Пилсудского. Однако уже через месяц легионеры, спасаясь от Красной Армии, вынуждены были поспешно бежать.

В сыром после дождя лесу на разные голоса щебетали птицы, разбуженные раньше обычного; по дороге вдоль опушки леса стучала тысячами копыт конница. Звеня стременами, Четырнадцатая кавдивизия спешила на запад, преследуя белополяков, которые бежали на Новоград-Волынский. В стороне от дороги, на холме, стояла группа командиров. Солнце сверкало на их оружии и на ордене Красного Знамени, украшавшем грудь одного из них. Он сидел на вороном коне, расправив широкие плечи, и довольно разглаживал черные, как конская грива, усы.

Заметив его, конники стременами толкали соседа:

— Начальник дивизии… товарищ Пархоменко… вон тот, с орденом, и наш комбриг по левую руку. — И они выпячивали грудь, прижимали шенкеля и оттягивали вниз каблуки. Головы, повернутые к командирам, держали высоко и горделиво.

— Орлы! — крикнул баском Александр Пархоменко. — Молодцы! И воевать научились, и сидят как влитые. А вот как реку будут форсировать?

Впереди лежала река Случь, и за ней укрылись белополяки.

— Поручите мне, товарищ начдив, — самоуверенно сказал комбриг-один, сбивая на затылок кубанку. — Мои хлопцы Дон переплывали, как гуси.

— А теперь пусть другие поучатся, — ответил Пархоменко, даже не взглянув на него.