Голубые искры

Иванов встал, подошел к бывшему товарищу по школьному классу и положил ему руки на плечи.

- Так хотела мама, Дима. И будет так, как она хотела. Спасибо тебе за хлопоты. В десять часов утра гроб с телом Елены Кузьминичны привезли на улицу Красноармейскую и поставили на покрытые полотенцами табуретки. Погода была мягкая, безветренная, с легким морозцем - всего три градуса. Мария Леонидовна поставила в изголовье лампадку и затеплила ее, положила на грудь возле сложенных крест-накрест рук иконку, села на лавочку, поставленную возле гроба, и начала вполголоса читать молитвы из потрепанной церковной книги. Две ее давние подружки в черных одеяниях, тоже соседки по дому, сели рядом. Они подменяли ее в чтении.

А люди все подходили, подъезжали на автобусах, клали на гроб живые цветы: красные недорогие гвоздики, хризантемы, розы. Работники школы, музея, детдома привезли и возложили к гробу венки с трогательными надписями. Были венки из живых роз от Николая с Машей - "Маме"; Дима принес корзинку с белыми живыми розами и в расстегнутой куртке, под которой на лацкане пиджака красовался большой знак "Почетный гражданин города", поставил цветы в изголовье, перекрестился, поцеловал ленточку на лбу своей покойной учительницы. Яков Петрович, по случаю похорон тоже надел пиджак со всеми своими наградами.

Он хотел положить на гроб живые ромашки, но это были истинно русские цветы, их зимой не было, в продаже были привозные, и Яков Петрович купил голландские герберы: они были похожи на те ромашки из цветной бумаги, которые когда-то они покупали на рынке у приезжих украинок.

Он вспомнил о детдомовской девочке Тане, с которой Елена Кузьминична провела последние радостные часы своей жизни, и распорядился, чтобы привезли девочку на прощание. Так, как рыдала у гроба она, не плакал никто. В зимних сапожках и курточке, подаренных Тане в последнее свидание бабой Леной в Детском доме, без головного убора, со сбившимися растрепанными волосами, она целовала покойницу в лоб, в закрытые глаза и что-то говорила и говорила сквозь несдерживаемые рыдания. Может быть, она звала бабу Лену на свой золотистый остров с зелеными пальмами и обезьянкой Лариской, а может, прощалась с мечтой об этом острове. Девочку долго не могли успокоить, она рвалась в автобус, хотела поехать на кладбище, но посчитали, что там будет холодно, и воспитательница детдома, обняв ее, с трудом уговорила поехать в группу.

В полдень катафалк и автобусы с провожающими поехали к церкви. Гроб занесли и поставили лицом к алтарю, служительница церкви раздала всем свечи, зажгли их, на хорах негромко запели молитвы певчие, батюшка прочел "разрешительную" молитву, которая снимала все клятвы и грехи, бывшие на умершей, текст молитвы положил в гроб в руки покойницы, после этого провожающие потушили свечи и, обходя гроб, стали прощаться, прося прощения за вольные или невольные обиды, причиненные усопшей. Кто-то при этом склонялся к покойнице и целовал в венчик на лбу и иконку на ее груди. Последним обошел вокруг гроба Николай. Большой, сильный мужчина склонился над худым, заострившимся личиком покойной, поцеловал ее в лоб и прошептал: "Спасибо тебе, мама, за то, что ты не дала мне когда-то скатиться в пропасть, за тепло, которое грело меня всю мою жизнь. Прости меня, если я что-то делал не так". Перекрестился неумело и, сдерживая слезы, отошел. Священник крест-накрест посыпал землею тело умершей, и крышку гроба закрыли. Навсегда.

На кладбище все делали нанятые представители похоронного бюро. В могиле сделали полати для гроба, поставили гроб на положенные поперек могилы лопаты, еще раз все обошли вокруг, прощаясь, кто-то что-то говорил. Николай ничего этого не слышал: он стоял, перекатывая желваки на скулах, как когда-то, когда отправлял в Россию запаянные цинковые гробы, груз 200, своих погибших друзей. Он, как все, бросил на опущенный в яму гроб горсточку земли, могилу зарыли. А когда на могильном холмике установили резной деревянный крест и холмик покрылся траурными венками, Николай подошел, поправил свой венок из алых роз, положенных на могилу Шурой, и долго стоял перед могилой. "Пусть земля тебе будет пухом, мамочка. Через год я приеду снова, стылая земля оттает, я поправлю осевшую могилку и привезу на нее плодородной земли. И посажу ромашки - много, много ромашек с белыми лепестками и желтой серединкой. Они будут цвести долго, почти все лето.

Я поставлю вместо этого временного деревянного креста памятник. Он будет простой и будет меньше, чем эти мраморные глыбы, которые тебя окружают. Под ними захоронены бывшие градоначальники, прокуроры, банкиры, воры, бандиты - те, чьи родные, растолкав локтями конкурентов, сумели выхватить для своего "незабвенного" кусок элитной земли на этой кладбищенской аллее. Я бы хотел похоронить тебя в другом месте. Знаю, что и ты хотела этого. Но выбор делал не я. Прости меня, мама.