Гомер

Наконец, многие спорили о том, находим мы у Гомера архаизацию или

модернизацию поэтических материалов. Архаического у Гомера, действительно, очень

много, включая всяких мифологических чудовищ и остатков дикой первобытной истории.

Элементов, связанных с цивилизацией, у Гомера тоже более чем достаточно, включая

замечательную по своей твердости, традиционности и постоянству выработанной

закономерности его художественной и стихотворной формы. И тем не менее явилось бы

недопустимым формализмом и рассудочной метафизикой указание и перечисление у него

отдельных и бесчисленных элементов архаизации и модернизации без сведения их в

единое и нераздельное идейно-художественное творчество. Находясь на границе двух

античных формаций, Гомер как бы с некоей вершины рассматривает ту и другую, так что в

конце концов невозможно и определить, какие моменты являются у него в результате

модернизации и какие в результате архаизации. Губительное пение сирен – замечательный

хтонический и, следовательно, архаический образ. Но это пение сирен у Гомера настолько

эстетически увлекательно и рассказ о нем настолько художественно занимателен, что

образ этот уже перестает быть и только архаизацией и только модернизацией. Это именно

та неуловимая граница между тем и другим, как неуловим момент перехода от ночной

тьмы к дневному свету и от дневного света к вечерним сумеркам. Просветительская

рационалистическая метафизика в течение двух веков достаточно упражнялась над

рассечением живого Гомера на мертвые куски. Сейчас этому просветительству должен

быть положен конец.

9) Уже было сказано, что никакая народность, ни гомеровская, ни какая-нибудь

другая, не может существовать вне стихии социально-политической жизни. Даже и самая

древняя мифология, отражающая первобытное развитие народов, только в представлении

буржуазного индивидуализма оказывается чем-то необщественным и неполитическим. На

самом деле даже и там общенародные мифы насквозь пронизаны общественно-

политической жизнью; только, правда, эти социально-политические мотивы древней

народной мифологии бывают часто весьма трудными для анализа. Что касается Гомера, то

его народность достигла такой степени дифференциации, что можно уже прямо и в

буквальном смысле слова говорить о его общественно-политической тенденции.

У Гомера изображается война, и войну эту ведет весь греческий народ. Война эта

народная и с точки зрения греков [62] справедливая, поскольку она имеет своей целью

восстановить попранные греческие права. Но в этой справедливой народной войне Гомер

удивительным образом сочувствует не греческим царям и героям, но троянским. Он

уничижает Агамемнона и Ахилла, вождей греческого войска, и дает их в остро-

сатирическом изображении. Несомненно, в вопросах колониальной политики и

колониального соперничества Гомер занимает весьма определенную политическую

позицию и безусловно находится в оппозиции к заправилам тогдашней политики,

сочувствуя одним греческим городам и отрицательно относясь к другим. В приведенной

выше работе Э. Миро (во II томе, особенно стр. 418-432) показаны афинские

колониальные симпатии Гомера, противоположные по отношению к политике других

городов, например Сикиона. Аттика заигрывала с Троадой, откуда и положительное

изображение у Гомера троянских царей и героев.

Но общественно-политическая тенденция у Гомера идет гораздо дальше. Как мы

увидим ниже, можно прямо говорить об антивоенной тенденции у Гомера, хотя тут не

должно быть никакой модернизации: как ни трагична война для Гомера, но он в

буквальном смысле слова упивается изображением военных объектов и самой войны; и

если основная масса войска иной раз не хочет воевать (и тут все учебники прославляют

Ферсита), то, с другой стороны, войска Ахилла прямо-таки жаждут сражаться. Это видно

из такой речи самого Ахилла (Ил., XVI.200-214):

Не забывайте никто у меня тех угроз, мирмидонцы.

Как при судах наших быстрых, в то время, как гневом пылал я,

Вы угрожали троянцам и горько меня обвиняли:

«Желчью, свирепый Пелид, ты матерью вскормлен своею!

Близ кораблей ты насильно товарищей держишь, жестокий.