Гомер

Обсуждая эту, ярко выраженную у Гомера антивоенную тенденцию, необходимо, однако, оценивать ее в контексте всего гомеровского творчества. Малейшая изоляция этих антивоенных настроений, т. е. малейшее игнорирование всего прочего, что есть у Гомера, тотчас же превращает наше правильное наблюдение в недопустимую модернизацию Гомера, а перекличку с ним наших современных настроений и идей превращает в неимоверное искажение всего этого древнего художественного творчества.

Прежде всего примеров на "эпическое" или "бесстрастное" изображение войны у Гомера сколько угодно. Песни XII–XV "Илиады" наполнены такими изображениями; и было бы слишком грубо и вульгарно, если бы мы эту антивоенную тенденцию стали требовать от Гомера решительно во всякой строке или решительно во всяком образе из военной жизни.

Далее, необходимо учитывать обще-эпическую идеологию, всегда возводящую всякое мелкое событие, не говоря уже о крупных, к общим закономерностям природы и истории, в силу чего война очень часто трактуется в эпосе как общеисторическая или даже обще-космическая необходимость. В частности, Троянская война трактовалась в древности как результат решения Зевса сократить население Земли, которую тяготило и подавляло разросшееся человечество. И дело здесь вовсе не в мифологии как таковой. Ведь мифология является не чем иным, как отражением наиболее общих закономерностей самой же человеческой жизни. Участвуя в Троянской войне, и греки и троянцы, помимо защиты своей родины, сознавали еще общеисторическую необходимость этой войны. Те и другие были против этой войны. Но если бы это отрицание войны было просто каким-то пацифизмом, это не был бы Гомер, и таковым утверждением мы только исказили бы его идеологию и его художественный стиль. Все дело в том и заключается, что здесь гомеровские герои переживают страшную антиномию: они до глубины души не хотят воевать, но они считают, что война в данном случае исторически необходима. Не учитывая этой гомеровской антиномии, мы впадем в очень дурную модернизацию, искажая всю подлинную идеологию и весь подлинный художественный стиль Гомера.

Далее, вовсе нельзя сказать, что греческие герои никогда не хотят воевать. Мирмидонцы, например, пришедшие с Ахиллом, очень страдают от того, что Ахилл перестал воевать, и когда Ахилл примирился с Агамемноном и решил вернуться к боям, то на военное собрание пришли даже те из ахейцев, которые раньше никогда не воевали, и пришли даже хромые и раненые герои (Илиада, XIX.42–53):

Даже такие, что раньше всегда при судах оставались,

Кормчие, что на судах мореходных рулем управляли,

Кто продовольствием ведал и был раздавателем пищи, -

Все на собранье спешили, узнав, что Пелид быстроногий

Снова явился, так долго чуждавшийся горестной битвы.

Двое, хромая, брели, — служители бога Ареса, -

Сын боестойкий Тидея и царь Одиссей богоравный.

Шли, опираясь на копья: их раны еще не зажили.

Оба, придя на собранье, в переднем ряду поместились,

Самым последним пришел повелитель мужей Агамемнон,

Тяжкою раной страдая: и он середь схватки могучей

Пикою был поражен Антеноровым сыном Кооном.

В связи с этим необходимо сказать, что является традиционной ошибкой трактовка образа Ферсита. Его критика царей действительно демократическая. Что он отражал антивоенные настроения греческого войска, это тоже совершенно правильно. Но при этом обычно забывают три обстоятельства.

1) Ферсит — двоюродный брат Тидея и дядя Диомеда. Значит, он вовсе не из народных низов, но самый обыкновенный гомеровский аристократ.

2) Его антивоенная агитация не имеет никакого значения для народа. Наоборот, когда его Одиссей усмирил, то все весело рассмеялись и только похвалили Одиссея, выражая надежду, что Ферсит теперь уже больше не будет агитировать против царей и их оскорблять (Илиада, II.270–277). Следовательно, народ не за Ферсита, но против него, считая его изменником и дезертиром.

3) На собрании, которое состоялось после усмирения Ферсита, народ выражает восхищение по поводу речи Одиссея, предлагавшего выбирать между продолжением героической войны и позорным бегством на родину, единогласно выбирая войну, а не позор отступления (Илиада, II.333–335). При этом сам Одиссей прекрасно понимает все тягости войны и сам хотел бы не воевать, а сидеть дома в мирной обстановке, однако он не хочет сам себя позорить (291–298). Следовательно, Одиссей и народная масса думают о войне совершенно одинаково, расценивая Ферсита как изменника и дезертира. Больше того, поскольку мифология здесь, как и везде, есть только отражение исторической действительности, стремление греков довести войну до победного конца символизировано в виде Афины Паллады, якобы вкладывающей в греков это военное мужество (453 слог):

В это мгновение всем им война показалась милее,

Чем возвращение в полых судах в дорогую отчизну.