Гоморра

Время от времени кто-то уходит в себя. Здесь такое довольно часто случается. Когда я слышу это выражение, то сразу вспоминаю Джустино Фортунато, который в начале XX века решил разведать обстановку на хребте южной части Апеннин и провел в пути несколько месяцев, обошел все города и деревни, останавливался на ночлег у простых батраков, выслушивал мнения озлобленных крестьян, чтобы узнать голос и запах «южного вопроса». Позже, став сенатором, он периодически возвращался в те края и расспрашивал о встреченных им ранее людях, о тех, что были настроены наиболее воинственно и помогли бы ему в осуществлении политических реформ. Но часто их родственники отвечали: «Он ушел в себя». Уйти в себя, замолчать, онеметь, поддаться желанию спрятаться от внешнего мира и перестать понимать, знать, делать. Перестать бороться. Выбрать отшельничество, когда необходимость принять реальность уже вот-вот готова поглотить тебя. Чиприано тоже ушел в себя. Местные жители мне рассказывали, что все началось с собеседования по поводу вакансии начальника отдела кадров в одной фирме из Фрозиноне, занимающейся грузоперевозками. Читая вслух его резюме, менеджер остановился на месте проживания.

— А, я понял, откуда вы! Тот знаменитый босс ведь оттуда… Сандокан, верно?

— Нет, это родина Пеппино Дианы!

— Кого?

Чиприано встал и вышел. Он стал зарабатывать на жизнь, открыв в Риме газетный киоск. Мне удалось выяснить адрес его матери, я столкнулся с ней совершенно случайно: мы стояли рядом в очереди в магазине. Должно быть, она предупредила сына о моем приходе, потому что на мои звонки по домофону он не отвечал. Думаю, он догадывался, о чем я хотел поговорить. Но я не уходил и терпеливо ждал — готов был заночевать у него под дверью, если бы понадобилось. Наконец он все же решил спуститься. Неохотно поздоровался. Мы пошли в небольшой парк у дома. Сели на выбранную им скамейку, Чиприано открыл тетрадь в тонкую линейку, как в начальной школе, и я увидел его обличительную речь, написанную от руки. Может статься, на тех страницах был почерк и дона Пеппино. Спросить я не решился. Эти слова должны были бы принадлежать им обоим. Но все пошло не так. Киллеры, смерть, клевета, глубокое одиночество. Он начал читать тоном монаха-еретика, при этом жестикулируя как дольчинианец, возвещающий на улицах Апокалипсис: