Гон спозаранку

Доктор Римензел и его супруга ни секунды не сомневались, что их сын будет принят в Уайтхилл. Они просто не могли себе представить, что он не будет там учиться, а потому их не очень интересовало, как он сдал экзамены, и, не получив извещения о результатах, они не обратили на это внимания.

— А в чем, собственно, состоит процедура зачисления? — спросила Сильвия, когда черный «роллс-ройс» пересек границу Род-Айленда.

— Не знаю, — сказал доктор. — Наверное, она теперь крайне осложнилась со всеми этими анкетами, которые надо заполнять в четырех экземплярах, перфокартами, бюрократами… Да ведь и вступительные экзамены — это тоже нововведение. В мои времена достаточно было беседы с директором. Директор смотрел на поступающего, задавал ему три-четыре вопроса и говорил: «Этот мальчик подходит для Уайтхилла».

— А он когда-нибудь говорил: «Этот мальчик не подходит для Уайтхилла»? — спросила Сильвия.

— Ну разумеется, — сказал доктор Римензел. — Если мальчик был очень уж туп или по каким-нибудь другим причинам. Должны быть определенные требования. Так всегда было и будет. Эти африканские мальчики должны отвечать тем же требованиям, что и все остальные. Их приняли вовсе не потому, что государственный департамент пожелал сделать дружественный жест. Мы с самого начала поставили вопрос именно так: эти мальчики должны во всех отношениях отвечать требованиям школы.

— Ну, и оказалось, что они им отвечают? — сказала Сильвия.

— Полагаю, что так, — ответил доктор Римензел. — Насколько мне известно, они все приняты, а они сдавали те же экзамены, что и Эли.

— А экзамены были очень трудные, милый? — спросила Сильвия у Эли. Ей только теперь пришло в голову задать этот вопрос.

— Угу, — сказал Эли.

— Что? — переспросила она.

— Да, — сказал Эли.

— Я рада, что у них высокие требования, — объяснила она и тут же поняла, что это звучит довольно глупо. — Ну, конечно, требования должны быть высокими. Оттого-то эта школа и знаменита. Оттого-то те, кто попадает туда, и делают потом блестящую карьеру.

Сильвия вновь погрузилась в проспект и развернула вклеенную карту Лужайки, как по традиции именовалась территория Уайтхилла. Она произносила вслух названия, увековечивавшие Римензелов: птичий заповедник Сэнфорда Римензела, каток Джорджа Маклеллана Римензела, дортуар Памяти Эли Римензела. А потом она с выражением прочла куплет, напечатанный в верхнем углу карты:

Когда над лужайкой зеленойСгущается сумрак ночной,Уайтхилл, милый Уайтхилл,Все помыслы наши с тобой.

— Знаете, — сказала Сильвия, — школьные гимны кажутся ужасно неуклюжими, если их просто читать. Но, когда я слышу, как хор мальчиков дружно поет эти слова, они становятся удивительно прекрасными, и мне хочется плакать.

— Гм, — сказал доктор Римензел.

— А гимн написал Римензел?

— Не думаю, — сказал доктор Римензел и вдруг добавил: — Нет… Погоди. Это же новый гимн. Его написал не Римензел, а Том Хилер.

— Тот, в старой машине, которую мы обогнали?

— Ну да, — сказал доктор Римензел. — Его написал Том. Я помню, как он его писал.

— Его написал мальчик, учившийся на пособие? — сказала Сильвия. — По-моему, это очень мило. Он же получал пособие, ведь так?

— Его отец был простым автомобильным механиком в Норт-Марстоне.

— Слышишь, в какой демократической школе ты будешь учиться, Эли? — сказала Сильвия.

Полчаса спустя Бен Баркли остановил «роллс-ройс» перед «Остролистом» — неказистой гостиницей, в прошлом деревенским постоялым двором, который был на двадцать лет старше Американской республики. Гостиница стояла у границы уайтхиллской Лужайки, и из ее окон были видны школьные крыши и шпили, возносящиеся над ухоженной чащей птичьего заповедника Сэнфорда Римензела.

Бена Баркли отослали на полтора часа, и он уехал, а доктор Римензел повел Сильвию и Эли в знакомый мирок низких потолков, оловянной посуды, старинных часов, прелестных деревянных панелей, учтивых слуг, изысканных кушаний и напитков.

Эли, истерзанный страхом перед грядущей катастрофой, задел локтем высокие напольные часы, так что она аастонали.

Сильвия на минутку их оставила, а доктор Римензел с Эли направился к обеденному залу. На пороге с ними, как с добрыми знакомыми, поздоровалась старшая официантка. Она проводила их к столику под портретом одного из тех трех выпускников Уайтхилла, которые впоследствии стали президентами Соединенных Штатов. Портрет был написан маслом.

Зал быстро наполнялся. За столики садились целые семьи, и в каждой обязательно был мальчик примерно одного возраста с Эли. Почти на каждом был уайтхиллский свитер — черный с кантом и с уайтхиллской печатью, вышитой на грудном кармане. Несколько мальчиков, как и Эли, еще не имели права носить такие свитеры и только мечтали сподобиться этой чести.

Доктор заказал мартини, потом повернулся к сыну и сказал:

— Твоя мать убеждена, что тебе тут положены некоторые привилегии. Надеюсь, ты ничего подобного не думаешь?

— Нет, сэр, — сказал Эли.