Гон спозаранку

Фуллер чувствовал, что лицо у него вспыхнуло, как раскаленная медь. Он чуял перст судьбы. Судьба, как нарочно, собрала вокруг него слушателей и создала такую обстановку, когда можно было излить всю накопившуюся горечь.

Фуллер почувствовал, как его губы сами собой зашевелились, и услышал собственный голос.

— Вы кем это себя воображаете? — сказал он Сюзанне.

— Простите, не понимаю, — сказала Сюзанна и крепче прижала к себе газеты, словно защищаясь ими.

— Видел я, как вы шли по улице — чистый цирк. — сказал Фуллер, — вот и подумал: кем это она себя воображает?

Сюзанна залилась очаровательным румянцем.

— Я… Я артистка.

— Золотые слова, — сказал Фуллер. — Наши американки — величайшие артистки в мире.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала Сюзанна настороженно.

Лицо у Фуллера заполыхало еще пуще. У него в голове замелькали умные, язвительные фразы.

— Да разве я про театры, где представляют? Я про сцену жизни, вот про что. Наших женщин послушаешь, посмотришь, как они перед тобой красуются — как тут не подумать, что они тебе весь мир готовы подарить. А протянешь руку — тебе бросят ледышку.

— Правда? — растерянно спросила Сюзанна.

— Да, правда, — сказал Фуллер, — и пора высказать им эту правду прямо в глаза. — Он вызывающе обвел взглядом посетителей кафе, и ему показалось, что он видит сочувствие на их лицах. — Это нечестно!

— Что «нечестно»? — растерянно спросила Сюзанна.

— Вот вы, например, приходите сюда с бубенчиками на ногах, заставляете меня смотреть на ваши хорошенькие розовые ножки, вы свою кошку целуете, чтобы я представил себя на месте этой кошки. Старого человека называете ангелом, а я думаю — хоть бы она так назвала меня! — сказал Фуллер. — А ключ вы при всех так прячете, что невозможно не думать, куда вы его засунули.

Фуллер встал.

— Мисс, — сказал он страдальческим голосом, — вы нарочно все делаете так, что одиноким простым людям вроде меня от вас одно расстройство, у них в голове мутится. А сами руки мне не протянете, даже если бы я в пропасть катился.

Он направился к выходу. Все уставились на него. Но едва ли кто-нибудь заметил, что его обвинения окончательно испепелили Сюзанну, и ничего от нее, прежней, не осталось. Сюзанна стала тем, чем она и была на самом деле — девятнадцатилетней шальной девчонкой, цепляющейся за крохотный обрывочек житейского опыта.

— Нечестно это, — сказал Фуллер. — Надо бы преследовать по закону девиц, которые одеваются, как вы, ft так себя ведут. От них больше горя, чем радости. А знаете, что я вам скажу?.. Вот вы тут так прохаживаетесь, что каждому охота с вами целоваться.

— Не знаю, — пискнула Сюзанна, у которой все пробки внутри перегорели.

— А скажу я вам то же самое, что вы бы мне сказали, вздумай я вас поцеловать, — величественно произнес Фуллер. Он сделал широкий жест, означающий: «вон отсюда». — Идите вы к черту! — сказал он.

И вышел, хлопнув дверью.

Он не оглянулся, когда позади снова хлопнула дверь, затопали на бегу босые ноги и неистовый звон бубенчиков затих у пожарного депо.

В этот вечер вдовая мамаша капрала Фуллера зажгла свечу на столе и накормила сына отличным бифштексом и земляничным тортом — в честь возвращения домой. Фуллер ел ужин так, словно жевал мокрую промокашку, и мертвым голосом отвечал на радостные вопросы матери.

— Рад, что ты наконец дома? — спросила мать после кофе.

— Угу, — сказал Фуллер.

— Что ты делал сегодня?

— Гулял.

— Повидался со старыми друзьями?

— Нет у меня друзей, — сказал Фуллер.

Мать всплеснула руками.

— Нет друзей? — спросила она. — У тебя-то?

— Времена меняются, ма, — сказал Фуллер медленно. — Восемнадцать месяцев — время немалое. Люди уезжают. Люди женятся.

— Но от женитьбы никто еще не помирал, — сказала она.

Фуллер даже не улыбнулся.

— Может, и нет, — сказал он. — Но женатым трудно найти время для старых приятелей.

— Но ведь Дуги не женился?

— Он на западе, ма, в стратегической авиации, — сказал Фуллер.

Маленькая столовая показалась ему оторванной ото всего, как бомбардировщик в холодной разреженной стратосфере.

— Ну-у, — сказала мать. — Но хоть кто-нибудь остался?

— Никого. Все утро провисел на телефоне, ма. Никого не застал. Как будто я опять в Корее сижу.

— Нет, что-то не верится, — удивилась она. — Да стоило тебе выйти на улицу, как от друзей отбою не было!

— Ма, — сказал Фуллер глухо, — знаешь, что я сделал, когда всех обзвонил в алфавитном порядке? Пошел в кафе, ма, сел к стойке с содовой, думал — может, кто знакомый войдет, пусть хоть малознакомый. Ма, — сказал он с тоской, — никого, кроме этого несчастного Бирса Хинкли, я не увидел. Я тебя не обманываю, честное слово! — Он встал, комкая салфетку. — Ма, можно мне уйти?

— Конечно, конечно, — сказала она, просияв. — Собираешься заглянуть к какой-нибудь хорошей девушке?

Фуллер швырнул салфетку.

— Пойду куплю сигару, — сказал он. — Какие там хорошие девушки! Все повыходили замуж.

Его мать побледнела:

— Да, да, понимаю. А я и не знала, что ты куришь.

— Ма, — сказал Фуллер с усилием, — неужели ты не можешь понять? Меня тут не было восемнадцать месяцев, ма, полтора года!