Гон спозаранку

— Да, это долго, — сказала мать, подавленная его вспышкой. — Ну, иди, иди за своей сигарой. — Она погладила его по плечу. — И пожалуйста, не грусти. Наберись терпения. В твоей жизни еще будет столько друзей, что у самого голова кругом пойдет. А потом опомниться не успеешь, как встретишь милую, хорошенькую девушку и сам женишься.

— Нет, мама, я еще не собираюсь жениться, — чопорно сказал Фуллер. — Во всяком случае, пока не окончу духовную семинарию.

— Духовную семинарию? — удивилась мать. — Когда же ты это надумал?

— Сегодня в полдень, — сказал Фуллер.

— А что случилось сегодня в полдень?

— Знаешь, ма, я испытал какое-то религиозное переживание, — сказал Фуллер. — Какая-то сила заставила меня влетать.

— Против чего? — спросила она растерянно.

У Фуллера зашумело в голове, перед ним закружился целый хоровод сюзанн. Он снова увидел всех профессиональных соблазнительниц, мучивших его в казарме, манивших его с простынь, наспех натянутых вместо экранов, с покоробленных картинок, налепленных на отсыревшие стены палаток, со страниц потрепанных журналов в окопах, укрытых мешками с песком. Эти сюзанны разбогатели на том, что повсюду дразнили одиноких капралов фуллеров, своей дурманящей красотой манили их в Никуда.

И дух предка-пуританина, жестковыйного, в черной одежде, вселился в Фуллера. И Фуллер заговорил голосом, идущим из глубины веков, голосом вешателя ведьм, голосом, полным обиды и праведного гнева:

— Против чего я восстал? Я восстал против со-блаз-на!

Сигара Фуллера факелом вспыхнула во тьме, распугивая легкомысленных беззаботных прохожих, сигара, пышущая гневом. Ночные бабочки и те понимали, что надо держаться подальше. Словно беспокойное огненное око, взыскующее правды, метался огонек сигары по всем улицам поселка и наконец затих мокрым изжеванным окурком перед пожарным депо.

Бирс Хинкли, старик аптекарь, сидел у руля пожарной машины, в глазах его застыла тоска — тоска по незабвенным дням молодости, когда он еще мог водить эту машину. И по его лицу было видно, что он мечтает о какой-нибудь новой напасти, когда всех молодых угонят и некому будет, кроме него, старика, еще раз повести пожарную машину к славе. Уже много лет подряд в теплые летние вечера старик отдыхал, сидя за рулем.

— Дать огонька? — спросил он у капрала Фуллера, увидев потухший окурок у него в зубах.

— Спасибо, мистер Хинкли, не надо. Все равно от нее никакой радости.

— Никогда я не понимал, что за радость от этих сигар, — сказал старик.

— Дело вкуса, — сказал Фуллер. — О вкусах не спорят.

— Да, что одному здорово, другому — смерть, — сказал Хинкли. — Живи и давай жить другим, вот что я всегда говорю. — Он поглядел на потолок — там, наверху, в душистом гнездышке, скрывалась Сюзанна со своей черной кошкой: — А мне что осталось? Одно удовольствие — смотреть на то, что когда-то доставляло удовольствие.

Фуллер тоже взглянул на потолок, честно принимая скрытый вызов:

— Будь вы помоложе, вы бы поняли, почему я ей сказал то, что сказал. У меня все нутро переворачивается от этих красоток, этих воображал.

— А как же, — сказал Хинкли, — помню, помню. Не так уж я стар, чтобы не помнить, как от них все нутро переворачивается.

— Если у меня будет дочка, — сказал Фуллер, — так лучше пусть некрасивая. Со школы помню этих красивых девчонок: ей-богу, они считали, что лучше их ничего на свете нет!

— Да и я так считаю, ей-богу, — сказал Хинкли.

— Они в твою сторону и не плюнут, если у тебя нет машины и лишних двадцати долларов, чтобы их угощать, ублажать, — сказал Фуллер.

— И правильно! — весело сказал старик. — Будь я красоткой, я бы тоже так себя вел. — Он подумал, покачал головой: — Ну что ж, вы вот вернулись с войны и сразу свели с ними счеты. По-моему, вы все ей сказали.

— Э-ээ-эх! — сказал Фуллер. — Да разве их проймешь?

— Как знать, — сказал Хинкли. — Есть в театре добрая старая традиция: представление продолжается. Понимаешь, пусть у тебя хоть воспаление легких, пусть твой младенец помирает — все равно: представление продолжается.

— А мне что? — сказал Фуллер. — Я разве жалуюсь. Мне хоть бы что.

Старик высоко поднял седые брови.

— Да я разве про вас? Я про нее говорю. Фуллер покраснел, устыдившись своего эгоизма.

— Ничего с ней не сделается.

— Да? — сказал Хинкли. — Вполне возможно. Я только одно знаю: спектакль в театре начался, и давно. Ей выступать, а она до сих пор сидит у себя наверху.

— Сидит? — растерялся Фуллер.

— С тех пор и сидит, — сказал Хинкли, — с тех самых пор, как вы ее осрамили и прогнали домой.

Фуллер попытался иронически усмехнуться.

— Подумаешь, беда какая! — сказал он. Но усмешка вышла кривая, неуверенная. — Ну, спокойной ночи, мистер Хинкли.

— Спокойной ночи, солдатик, — сказал мистер Хинкли. — Спи спокойно.

Назавтра, к полудню, вся главная улица словно одурела. Лавочники-янки сдавали сдачу кое-как, как будто им плевать на деньги. Все их мысли сосредоточились на мансарде, ставшей для них чем-то вроде часов с кукушкой. Всех мучил вопрос: сломал ли капрал Фуллер эти часы вконец, или дверца в полдень раскроется и оттуда явится Сюзанна?