Гончаров

Отношения их не были интенсивными, но продолжались около двадцати лет. Во время одного из посещений Гончарова на дому (не ранее 1879 года) Барсов подарил ему экземпляр своей книги «Исторические, критические и полемические опыты». На титульном листе сохранилась дарственная надпись: «Его Превосходительству И. А. Гончарову в знак глубочайшего уважения от автора. 18. IV. 79». В библиотеку Гончарова она поступила уже в 1881 году, где хранится и по сей день.

Гораздо позже, уже в 1886 году, посетив Барсова, Гончаров подарил ему свой портрет с автографом. Очень часто они виделись на прогулках и беседовали. Барсова, как преподавателя словесности, больше всего интересовал вопрос о методах и постановке образования. «В самом деле, не есть ли это аномалия, — говорил Барсов, — что, с одной стороны, через изучение древних авторов, знакомят молодых людей с древним античным мировоззрением, с доктринами и принципами язычества и в то же время думают сделать молодых людей хорошими христианами через два недельных урока катехизиса…» Конечно, Гончарову, который всю сознательную жизнь вырабатывал философию «цивилизованного христианства», было чуждо такое противопоставление. Своему собеседнику он отвечал приблизительно так: «Никакого миросозерцания ни в том, ни в другом случае, то есть ни в гимназиях, ни в университетах, не изучают и не приобретают…»[220]

Знание, по мнению Гончарова, появляется вне школы, из домашнего быта и из домашних традиций, из среды, в которой вращается юноша, наконец, из элементов самообразования. Отсюда и появляется невежественное отношение к религии, так как не во всех домах можно почерпнуть необходимое знание.

В подаренной Гончарову книге у Барсова есть размышления, которые волновали и Гончарова: это мысли о неразвитости религиозного сознания русских писателей и о разъединении веры и науки в России. Автор отмечает, что нигде нет такого глубокого невежества в отношении к религии, как у нас между так называемыми «образованными» и «развитыми» людьми, а особенно — между писателями. В этих словах заключался не только большой упрёк русской культуре, но и большая правда. Барсов делает вывод, что происходит это от того, что писатели никогда не занимались серьезным изучением религии. По его мнению, в незнании Закона Божия виновато слабое развитие богословской науки у нас в России. И снова правда! Наше оригинальное русское богословие существовало всегда в полухудо-жественной форме. Оно никогда не стояло на одной ступени с богословием европейским, возраставшим на почве католических и протестантских «штудий». На Западе, — говорил Барсов, — наука, образование более или менее зиждутся на религиозном основании, «самое неверие тамошнее есть естественный продукт тамошних религиозных начал». В России же христианство, вера не составляют мировоззрения; скорее это кодекс понятий, свойственных толпе, но не достойных человека развитого, и развитой человек не станет искать в нем ответа на высшие запросы духа. Ищут этих ответов в науке и, благоговея пред наукой, игнорируют религию.

Барсов считал, что преодоление разрыва возможно через глубокое воцерковление представителей культуры. Гончаров, судя по его личному опыту, не мог с этим не согласиться, но подчеркивал другое: необходимо научиться прикладывать христианское мировоззрение к практической цивилизованной жизни. Нужно не только приближать современного русского человека к религии, но и религию приближать к человеку, к его практическим потребностям, современным понятиям. Нельзя отвергать цивилизацию «с порога», нужно одухотворять ее христианскими истинами.

В храме святого великомученика Пантелеймона прошли долгие годы Гончарова, годы, в которые его мировоззрение приобретало всё более консервативный характер. Вероятно, крепла и приобретала новые черты и личная вера писателя, но об этом могли знать и судить только самые близкие к нему люди. Во всяком случае, всё это так или иначе выплеснулось в последнем романе Гончарова — в «Обрыве» (1869). В этом романе личная вера писателя стала основой его «схватки» с «бесами» предреволюционной эпохи, основой оптимизма, с которым он пытался смотреть на будущее России.

Обрыв. Иллюзия третья: Разрушение