Гончаров

Очевидно, что в «Войне и мире» автор «Обломова» увидел какое-то совершенно новое качество русской литературы. Эпопея Толстого навсегда потрясла его. Уже много лет спустя, 17 июля 1878 года, Гончаров рекомендует датскому переводчику П. Б. Ганзену целый список произведений, достойно представляющих русскую литературу. И прежде всего это — «Война и мир»: «Советую заняться переводом романа Толстого «Война и мир». Это положительно русская «Илиада», обнимающая громадную эпоху, громадное событие и представляющая историческую галерею великих лиц, списанных с натуры живой кистью великим мастером. Если б это было передано мастерским, верным пером в иностранные литературы, то последние нашли бы немного у себя что поставить рядом с этою нашею национальною эпопеею… Другие произведения этого автора так же капитальны по своим литературным достоинствам, но «Война и мир» — выше их всех по своему историческому и народно-русскому значению». Гончарова, несомненно, потрясала самостоятельная сила самовыражения и оригинальности Толстого, так свободно и органично проявляющаяся в границах романного жанра, мыслимого до сих пор куда более локально. Вот откуда определение Гончарова: русская «Илиада». H.H. Страхов подчёркивал, что успех толстовской эпопеи был необыкновенный: «Давно уже ни одна книга не читалась с такою жадностью».[342]

В 1860–1870-х годах писатели не общаются, но Гончаров постоянно возвращается к произведениям Толстого. В конце

1878 года он просит у М. М. Стасюлевича прислать ему девятый том «Русской библиотеки» с произведениями Толстого. К этому времени уже был опубликован роман «Анна Каренина». Гончаров и его прочёл внимательнейшим образом. В статье «Лучше поздно, чем никогда (критические заметки)» (1869–1870) он пишет: «Граф Лев Толстой — бесспорно великий реалист, в лучшем смысле слова, пишет, конечно, с натуры, особенно в последнем своем произведении. Он по-своему понял, о чем хлопочут новые реалисты, и, обладая тем, чего им недостает, преподал манеру, как можно и нужно, творчески, силою фантазии, стать очень близко к природе и правде. Какою нежною теплотой окружает он некоторые свои лица, например, своего героя Левина с женой или эту мягкую, развалившуюся от забот житейских добрую Облонскую, бедную грешницу Каренину, детей, потом деревню, поля, охоты и все, что он любит, с чем сжился и чем пропитался!» Он восхищался в «Анне Карениной» даже мелочами художественного письма. Племянник романиста А. Н. Гончаров вспоминал: «Я помню, как восторгался он описанием зрительной залы Большого театра в романе «Анна Каренина». Его поражали в этом описани детали. «Ведь десятки раз бывал я в этом театре… а ничего подобного не замечал. Толстой же при своей колоссальной наблюдательности описал все это превосходно, ярко, картинно»…»

Реализм Толстого открывался Гончарову как нечто родственное по духу. Не случайно в одной из своих статей, говоря о романе «Анна Каренина», он обратил внимание на образ Анны как «бедной грешницы». Он заметил, что Толстой окружает её образ «нежной теплотой». Ему, создателю образа Веры в «Обрыве», это отношение Толстого к своей героине было очень понятно. Так же ему были близки и мысли H.H. Страхова о Наташе Ростовой: «Безжалостно, беспощадно гр. Л. Н. Толстой обнаруживает все слабые стороны своих героев; он не утаивает ничего, не останавливается ни перед чем, так что наводит даже страх и тоску о несовершенстве человека. Многие чувствительные души не могут, например, переварить мысли об увлечении Наташи Курагиным; не будь этого, какой вышел бы прекрасный образ, нарисованный с изумительной правдивостью! Но поэт-реалист беспощаден». Как это было близко Гончарову, который с беспощадным же для своего времени анализом развенчивал идеализм Александра Адуева в «Обыкновенной истории», изображал душевную и духовную драму Ильи Обломова, «артистические» слабости Райского, «падение» Бабушки и затем Веры… При этом Гончаров при изображении женской и вообще человеческой драмы концентрирует внимание на контрасте «падения» и «воскресения». Здесь он остаётся большим идеалистом, чем Толстой, более традиционным защитником евангельского взгляда на человека. Если падение Наташи (увлечение Курагиным) преодолено ею интуицией чистой женской души, то над Верой в «Обрыве» постоянно мерцает образ часовни, стоящей над обрывом, креста и лика Христа. Гончаров, несомненно, более патетичен, «учителен», чем Толстой, при изображении подобных ситуаций.