Гончие Лилит

Я заглядываю поверх его плеча в углубление в земле, а там… Среди мерзлого земляного крошева, косточек и корней травы поблескивает вмерзшая в останки щенка маленькая золотая вещица. Боунс подкапывает вокруг нее землю и наконец, отложив лопатку, вытаскивает находку – осторожно, двумя пальцами – и кладет на раскрытую ладонь другой руки. Его руки дрожат, спина напрягается. Он поднимает ладонь выше, разглядывая вещицу.

Это золотая звезда с козлиной мордочкой внутри. Печать Бафомета. Такая блестящая, словно она и не пролежала десять лет в земле.

– Что это, черт возьми, значит? – хмурится Боунс.

– Узнаешь этот кулон?

– Еще бы…

– И ты не закапывал ничего подобного вместе с телом Кокса, так?

– Нет.

– Могу поспорить, ты не видел это украшение с той самой ночи.

Я помогаю Боунсу встать, стаскиваю грязные варежки и кладу горячие ладони ему на щеки. Слушай меня и услышь, потому что я уже вставила ключ в замок той двери, за которой наш рай, – но повернуть ключ должен ты.

– Кокс умер не от травм, а потому, что Лилит запихнула этот кулон ему в горло. Он был свидетелем того, что произошло в трейлере. Нормальный человек не обратил бы внимания на щенка, но для Лилит собаки вовсе не безучастные, молчаливые твари. Она воспринимает их иначе – как созданий, которые все видят, понимают и при желании могут сообщить людям правду. Миссис Эпплгрин рассказала мне, что Лилит однажды пришла к ней и сказала, чтобы та держала собаку подальше от вашего дома. Мол, ее пес, Чарли, слишком много смотрит и слишком много болтает. А потом Чарли заболел! Шарлиз отвезла его к врачу, и тот обнаружил украшение в виде пентаграммы с козлиной мордой в середине, застрявшее в его пищеводе! Такое же, как это! Твоя жена любила их носить, так? Если не веришь, сам поговори с Шарлиз! Она хотела рассказать тебе все это, но так и не подвернулся подходящий случай.

Я набираю в легкие новую порцию воздуха и, пока он не успел перебить меня, поспорить со мной, выдвинуть свою версию, быстро говорю:

– Боунс, ты не избивал ее. Она сама нанесла себе раны и другие повреждения, а единственного свидетеля умертвила. Потому что боялась, что ее обман вскроется. Зачем ей убивать, если нечего скрывать? И еще: если бы ты действительно на нее напал, она бы никак не успела засунуть собаке в глотку эту штуковину! Ведь потом Лилит забрали в больницу, и следующий раз в твоем трейлере она появилась очень не скоро! Она сделала это до того, как рухнула вся в крови на твою постель. Сначала она убила Кокса, а потом взялась за себя! Зачем? Всего лишь экстремальный, зато стопроцентный способ впечатлить тебя и стать частью твоей жизни! Ведь нам так трудно забыть тех, с кем мы обошлись несправедливо. Думаю, уже тогда она думала, что вы предназначены друг для друга…

Боунс смотрит на меня так, словно из моего рта вылетают не слова, а стрекозы – огромные, яркие, блестящие, как стекло.

«Ну же! Очнись! Это я, твое Небо, протягиваю тебе руки и хочу забрать тебя с собой – туда, где самые крутые радуги и самые розовые облака!»

– Скай, – бормочет он, глядя на меня широко раскрытыми глазами. – Я хочу, чтобы этот сон не заканчивался…

– Он не закончится, вот увидишь! Пусть только попробует!

В воздухе разливается колокольный звон, за первым следует второй удар колокола, третий. Не музыка, но ее величественный предок – выбрался на залитую солнцем крышу и ударил себя в грудь: «Я здесь! Я жив! И переживу вас всех с вашими никчемными песнями!»

Ветер обдал нас снежными хлопьями – легкими, как лепестки цветов сакуры. Не знаю, что чувствовал Боунс, когда прижимал меня к себе, плакал ли он, или улыбался, или смотрел, как зачарованный, в одну точку.

Что чувствует человек, когда выбирается из плена своего самого большого страха и становится свободным? Что творится в его душе, когда он одним махом перепрыгивает через пропасть и все демоны, преследовавшие его долгие годы, остаются по другую ее сторону? Что он ощущает, сжимая в руке доказательство своей невиновности?

Что он чувствует, когда до седьмого остается всего одно небо?

* * *

Мы остались на ночь в Милуоки. Сняли номер в Hyatt Regency с видом на озеро Мичиган и повесили на дверь табличку с надписью «Не беспокоить». Мне не нужно было ни шампанское в номер, ни шикарный ужин в ресторане отеля, ни повышенное внимание персонала – я хотела только одного: держать Боунса в плену своих рук и ни на секунду не выпускать. Кто знает, что может случиться, вдруг он растает, как дым, как ночное видение. Лежать с ним рядом, положив голову ему на грудь – туда, где под ухом бьется его горячее, мятежное сердце. Переплетать свои пальцы с его пальцами, надеясь, что он не отнимет руки, когда узнает…

Десятки слов вертятся у меня на языке, сотни слов звучат в моей голове не переставая – с того самого момента, как я увидела Боунса у ворот Милуокского кладбища. Но я не знаю, как начать. Не знаю, какие слова выбрать из этого многоголосого хора.

Наконец волнение переполняет меня, и я сажусь на кровати, подтянув колени к груди и натянув на ноги свитер.