Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

Сейчас, когда на Сабурова тоже накатила нежность ко всякой живности, он ощутил, какое это крепкое подспорье... Но увы - творец должен быть зациклен на собственных проблемах - без этого он никогда с ними не справится.

Метровый сибирский лед, наросший над полуметровой глубиной, еще боролся за жизнь. Ручеек из его же подтаявшего тела, бегущий по просевшей середине, местами проел его насквозь, и там с противоположных берегов протягивались друг к другу два мощных козырька, бритвенно заострявшихся к краям; с нижней части козырьков, на всем их пространстве, лихорадочно барабанила капель. Кое-где берег не выдержал тяжести вмерзшей в него ледовой махины, и она обрушилась в воду, отодрав от земли изрядный кусище ее плоти, обнажив ее нутро, ее кишки. Ее корневища.

Сабурову хотелось дойти до старой дуплистой ивы, к которой он когда-то ходил гулять все с тем же Шуркой. Ива с такой покорной грустью клонилась к грязнейшей воде, что Сабуровская тоска тоже приобретала некую умиротворенность. Но оказалось, что покорная грусть была умиранием: теперь ива лежала в речухе, обрушив туда же ледовый козырек, и ветви ее омывались вздувшейся вонючей водой. И все-таки обнажившееся из-под лопнувшей грубой коры тело ее - изломанное, размозженное в щепу - оставалось младенчески белым, как у юного срезанного на свистульку сучка, а ветки сами собой были с необычайной щедростью усеяны особенно ярко, рядом с грязью, зеленеющими звездочками будущих листьев - детей мертвой матери, пробивавшихся на волю, ничуть не беспокоясь, нужны ли они хоть кому-нибудь во всей вселенной...

И вновь идея бессмерного корневища открылась Сабурову в ее трагическом величии. И душа его опять была готова принять и смириться с этим горьким бессмертием, только и доступным человеку.

Но назавтра после работы Сабурову пришлось получать в жеке талоны на сахар, - маленькая хозяйственная жертва, с которой он явно дал маху, ибо процедура требовала контактов с низшими шестеренками государственного механизма, которые без смазки унижением решительно отказывались вращаться. Как страшен оказался победивший товарищ Башмачкин... "Но я готов променять роскошное ложе на садовую скамейку, - уже бесился Сабуров, только бы не разделять ее ни с какой административной вошью - но ведь они хозяева и над скамейками...".

Раскипятившийся Сабуров, пожалуй, и вовсе плюнул бы на проклятые талоны, но - никто же его за талонами не гнал, сам сдуру напросился, а теперь вдруг гордо решил следовать по стопам отца: д-р Сабуров утверждал, что все, действительно необходимое для жизни, всегда можно приобрести без особых усилий и очередей, никого не оттесняя. Эвон сколько съестного кругом: хвоя, листва, кожура, скорлупа...

Тут Сабуров осознал, что приковало его взгляд к согбенной фигурке, маячившей у него перед глазами: старушка шла диковинно широким лыжным шагом, орудуя клюкой, как лыжной палкой, да еще трусовато оглядывалась, словно спасалась - да ни от кого другого, как от него самого, временами переходя на потрюхивающую рысцу, припадая на подбитые артрозом, изуродованные фиолетовыми шишками ноги. Сабуров на миг даже усомнился, не бредит ли он. Но, взглянув по сторонам, он увидел еще несколько старух и старушек, да еще старца в придачу, которые, стараясь опередить друг друга, спешили за сладкой данью - кто семенил, кто тяжко переваливался, задыхаясь и сотрясая живот и арбузные груди. А Шурка еще говорил, что у нас нет состязаний для инвалидов... Но все ужасно измельчало: при Осипе Висарьеныче такие ль были инвалиды - орлы!

Сабуров тоже почувствовал позыв перейти на рысь, а потому перешел на степенный, задумчивый шаг и вошел в контору поступью крупного инженера-вредителя, попавшего в общую камеру, набитую бросовыми врагами народа. В тесном коридорчике сплеталось пять или шесть очередей, устремленных к дверям, за которыми свершались сладкие таинства. На каждой двери висел тетрадный листок с адресами, кому куда стоять, однако букв уже с двух метров было не разобрать, поэтому нужно было либо проталкиваться до дверей и обратно и лишь затем занимать очередь, либо взывать жалобно: "Товарищи, Советская семь - не знаете, куда стоять?" (сам Сабуров увидел в одной из очередей Игоря Святославовича и пристроился туда же). Но на лицах ветеранов Сабурову не удалось прочесть ни тени униженности.

- Пусть бы Рейган посмотрел...

- Это пьяницы на самогон перегнали.

- Нечего все на пьяниц - и картошку пьяницы гноят?

- Не пьяницы, а кооперативщики все скупили.

- Это нарочно против Горбачева подстроено!..

- Ненадолго. Временные трудности.

- Жэковцам хорошо: кто поумирает - они ихние талоны...

Униженность здесь имитировалась лишь как средство борьбы - средство разжалобить противника, а противник здесь тебе каждый. Общество без конкуренции...