Гордон Лонсдейл: Моя профессия — разведчик

Когда все участники театрализованного действа заняли отведённые им ритуалом места (судьи уселись под огромным «мечом правосудия», установленным на специальной подставке), в пространстве между «доком» и столом судей появился небольшого роста человечек в странном одеянии. Он развернул старинный свиток и начал выкрикивать высоким фальцетом на уже забытом всеми древне-кельтском языке какие-то длинные фразы…

Славные средние века пышно демонстрировали себя в главном суде современной Англии.

Я в своё время занимался исторической грамматикой английского языка, но не без труда разобрал: «Слушайте все! Слушайте все! Сегодня здесь будет творить правосудие Верховный судья лорд Паркер по делу «Королева против Гордона Лонсдейла, Харри Хаутона и Этель Джи», которые обвиняются в тайном сговоре с целью нарушить закон об охране государственной тайны…»

После некоторых осложнений с коллегией присяжных (один из защитников отклонил из состава коллегии присяжных заседателей всех женщин) двенадцать респектабельных джентльменов заняли свои места и приготовились творить правосудие. Каждый из них представлял именно тот класс, который правил в этом государстве, и каждый, не приступив ещё к своим обязанностям, уже был твёрдо убеждён, что человек, именуемый Гордоном Лонсдейлом, «виновен».

Клерк суда скороговоркой зачитал обвинительный акт: в такой-то период Лонсдейл, Хаутон, Джи, бубнил он, вступили в тайный сговор с целью нанести ущерб государству, передав другим лицам сведения, которые могли оказаться прямо или косвенно полезными врагу.

— Подсудимый Гордон Лонсдейл! — изрёк традиционную фразу главный судья Паркер. — Признаёте ли вы себя виновным в тайном сговоре нарушить закон об охране государственной тайны?

И после этого начал обвинительную речь генеральный прокурор. Для него это был большой день. Вскоре сэр Реджинальд Мэннингхем-Буллер был произведён в лорды-канцлеры — его заслуги оценили. Будущий лорд читал свою речь старательно и с выражением. Он громил, обличал, иронизировал и, воздев над головой руки так, что болтавшиеся при каждом его движении рукава чёрной мантии соскальзывали к плечам, взывал к патриотическим чувствам галерки. Где надо, он повышал голос почти до крика, где надо, понижал его до трагического шёпота. Иногда заученным картинным жестом он поднимал со стола какое-нибудь вещественное доказательство и демонстрировал его суду. Я улыбнулся, заметив, что китайский свиток был подан прокурору уже вскрытым.

Хотя, как понимаете, в этот момент мне было не до эмоций: я старался не пропустить ни слова из речи прокурора. Именно из неё, а потом и из показаний свидетелей я мог выяснить, что же известно и что неизвестно о моей работе следствию. Естественно, я снова тут же обратил внимание, что обвинение в шпионаже было заменено обвинением в тайном сговоре. Из этого можно было сделать вывод, что английской контрразведке так и не удалось выявить каналов моей связи с Центром. Это было великолепным успехом, говорившим о высокой надёжности и конспиративности нашей работы.

Потом мне стало ясно, что контрразведка «вышла» на меня сравнительно недавно и не сумела нащупать другие, значительно более ценные связи. Это тоже радовало.

Я по возможности старался слушать генерального прокурора: не обращая внимания ни на его патетические вскрики, ни на трагические ноты, когда тот обращался к патриотическим чувствам присяжных заседателей и публики. Я и не надеялся, что на судебном процессе хоть кто-нибудь скажет правду о моей работе, о том, что она служила одной цели: предотвратить новую мировую — скорее всего ядерную, бактериологическую — войну. Было бы нелепостью рассчитывать на то, что кто-нибудь из этих респектабельных джентльменов вдруг встанет и бросит в зал:

— А ведь действительно то, что происходит в адской бактериологической кухне Портона и на американских базах, расположенных на английской земле, касается не только Англии, но и всего мира.

Судей, как я отметил, было трое. Двое — весь процесс молчали. Они только изредка согласно кивали, когда Верховный судья обращался к ним за поддержкой. Тон задавал лорд Паркер. Он восседал на своём месте с холодной, высокомерной улыбкой на бескровных, плотно сжатых губах. В его репликах, которые он щедро отпускал всем, особенно нам, обвиняемым, сквозило плохо скрытое презрение. Лорд Паркер не говорил, а изрекал. Ещё точнее — вещал… Я абсолютно уверен, что этот достойный представитель своего класса искренне считал всех, кто не состоит в одном с ним клане, людьми второго сорта. Не стоит обвинять меня в предвзятом отношении к досточтимому лорду. Его аристократический снобизм на процессе заметили и журналисты, и публика. И платили ему той же монетой — неприязнью…