Гордый

– Не был я тогда в клубе. Ну не был, Крис. Подстава это.

Потрясает фразой. Зачем? К чему? Столько лет прошло. Тяжело это слышать. Отчего так тяжело…

Мужская ладонь опускается на спинку стула за моей спиной. В плену не держит, но я почти в ловушке, улавливаю слабый запах парфюма.

– Был. Не был. Неважно уже сейчас, – порываюсь уйти.

– Важно! – звучит с чувством, и сильные пальцы впиваются в плечо, мягко удерживая на месте. – Я мать возил к врачам. Там пришлось задержаться. Плюс заболел, два дня в лёжку. Поэтому и не приехал вовремя. Поэтому и тебя домой отправил.

Приближает лицо. Давит суровостью.

– А что ж не сказал? – зачем спрашиваю – не знаю. «Поздно пить Боржоми».

– Расстраивать не хотел. Я не знаю, что за запись была. При чём она. Но я найду, – глаза в глаза. – Из-под земли достану.

– Зачем? Сейчас это не имеет значения для нас. А для тебя…?

Хочу пройти вперед, но он не позволяет.

– Я тебе и в мыслях ни разу ни с кем не изменил. Только ты была даже в мечтах, даже во снах. И потом тоже, – запинается. – И сегодня…

Двигается ко мне ближе. Оттесняет. А я не могу пошевелиться. Отступить не могу и убежать тоже.

– И вчера, – тихий шепот обжигает щеку. – И до этого. Знаешь как?

– Представляю. Отодвинься.

– Как вспышка. Охрененно. Так, что мозги набекрень. Но нереально. Останься со мной сегодня?

От неожиданности я даже слова вымолвить не могу. Целых полминуты смотрю в его глаза. Он кажется несильно-то и пьяным. Дикция четкая. Ну не дура ли я – такие с ним разговоры вести?

– Слышать не хочу. Уйди с дороги, – выплёвываю с чувством.

– Крис… – кладёт руки на бёдра, а я тут же впиваюсь в его пальцы, скидывая с себя.

– К ним иди. Там вспышек много будет.

– К кому к ним-то?

– К бабам своим иди.

– Да на кой черт они мне?

– Сам уж решай. Меня даже трогать не смей!

– Ты мне ночь должна. Забыла? – соблазнительный шепот, от него мурашки по спине. Да помню я, помню все… Все… И до сих пор белье дома лежит. Новое. – Особенную ночь. Нашу.

Рывком впечатывает в крепкое тело.

– Особенную заслужить надо, – он наклоняется медленно. А я выдыхаю ему в губы. Сама же сюда пришла. Идиотка. – Руки убрал.

– А я чувствую, как дрожишь. Я каждый твой взгляд на себе чувствую. И знаешь, как внутри колбасит?

– Мне-то что? С другими стресс снимай. А долги мнимые… все списано уже давно, – вылетает у меня необдуманно, – только деньги согласна вернуть. Надеюсь, не подавишься ими, – сердце обида рвет дикая. Дикая! На него, на себя. Что не стала для него той самой, что с другими путался…

– Резкая. Как всегда, – ведёт костяшкой пальца по подбородку. А я стою смирно. Впитывая его невесомое касание. Дура набитая! – На это в тебе и запал. И до сих пор не отпускает. Четыре года прошло, Крис. Четыре… А я все также тебя голую представляю. В своих руках. Живешь во мне. Во снах, в мечтах, в воспоминаниях. Скажи, совсем ровно на меня, да? А дрожишь тогда почему? Глаза вечно прячешь? Зачем?

Рывок, еще ближе, еще теснее.

Он хочет меня. Эрекция – камень. От осознания этого у меня аж ноги подкашиваются. Собраться надо… собраться! И свалить отсюда. Скорее…

– Девушка в курсе твоя, что у тебя на других стоит? – зачем провоцирую, зачем?! – Не комплексует?

– А знаешь, Крис, – вновь ловлю его ладонь на своём бедре, – снова готов сказать тебе: никто больше не нужен, со всеми порву. Только б ты рядом осталась. Но тебе ж не надо. Почему ко мне не пришла тогда? Не спросила. Я думал, нам хорошо вместе.

– А почему сам не спросил?

– То, что увидел, свои мысли навеяло. Ошибся я, – роняет горько.

– Аналогично. А про болезнь почему не сказал? Про брата? Про маму? Все в тайнах каких-то. Сам мне не верил. Домой тогда отправил. Странно выглядело. Как от мухи отмахнулся.

– Не привык проблемы сливать, жаловаться. Зачем тебе. И расстраивать не хотел. Я как в отрубе был, голова в тумане. Всюду ошибся я. Всюду.

– Убери руки. Неприятно, – толкаю, но тщетно.

– Врешь ты все, – пронизывающим шепотом. – Я ж вижу, как вздрагиваешь. Но ладно. Отойду, – подвигается. – Скажи лучше, как имя Андрею выбирала? Избавиться не хотела?

Я смотрю на него так… Гордый явно смекнул, что сболтнул лишнего. Коротко поясняет:

– Меня ненавидела, наверное.

Ждёт. Каждое мое слово впитывает.

– Даже мысли не было аборт сделать. Просто тяжело тогда пришлось, – пожимаю плечами. – Квартиру разменяла, чтобы в дело вложиться. Жаль было. Память от родителей. И до сих пор печёт. Но другого выхода не нашла. Лида не против была. Поэтому… как-то так. А имя, – улыбаюсь, вспоминая крохотные ступни и то, как малыш крепко хватался за мой палец, как зевал сладко. Да как болел тяжко… – нравилось всегда. Андрюшка.

Улыбаюсь шире. Сердце нежностью цветёт. Люблю сынишку. И Гордея любила. Поэтому больно так было. Поэтому необдуманно. Так к чему вопрос про аборт был?

– И мне нравится. Мне вообще он нравится. Смешной такой. Упорный, – Гордей словно вдаль смотрит, размеренно произносит: – Он стал говорить «га» и «ли». Заметила?

Я-то заметила. А что Гордый заметил – удивительно.