Горение. Книга 2

«НЬЮ-ЙОРК. 18.07. ПО ШИФРУ КОНСУЛУ. ВЫДАЙТЕ ТРЕБУЕМУЮ СУММУ. СООБЩИТЕ ЕСИНУ, ЧТОБЫ ОСТАНОВИЛСЯ В БЕРЛИНЕ, В ОТЕЛЕ „ВЕНА“, ВИЛЬМЕРСДОРФ, ХОЗЯЙКА ФРАУ НАДЕЛЬ. ПО ПРИБЫТИИ ДОЛЖЕН ПОЗВОНИТЬ ПО ТЕЛЕФОННОМУ НОМЕРУ 16-5-90 И СКАЗАТЬ, ЧТО „ГРУЗ ДЛЯ СКАНДИНАВИИ ПРИБЫЛ“. К НЕМУ ПРИДЕТ ЧЕЛОВЕК С ПАСПОРТОМ НА ИМЯ ГРУМАНА АНДРЕЯ АНДРЕЕВИЧА И СКАЖЕТ: „МЫ ВАС ЖДЕМ В ПЕТЕРБУРГЕ, ТАМ ПОГОДА ЛУЧШЕ“. К ЭТОМУ ЧЕЛОВЕКУ ЕСИН ДОЛЖЕН ПОСТУПИТЬ В ПОДЧИНЕНИЕ. НИ С КЕМ ДРУГИМ В КОНТАКТ НЕ ВХОДИТЬ. ВУИЧ».

«ВАРШАВСКАЯ ОХРАНА ПОПОВУ СРОЧНАЯ ДЕЛОВАЯ ТЧК ВЫСЫЛАЙТЕ ЕРОХОВСКОГО БЕРЛИН ОТЕЛЬ „КАЙЗЕРХОФ“ ТЧК К НЕМУ ПРИДЕТ ГРУМАН АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ ТЧК ЕРОХОВСКИЙ ПЕРЕЙДЕТ В ЕГО ПОДЧИНЕНИЕ ТЧК ГЛАЗОВ ТЧК».

Паспорт на имя Андрея Андреевича Грумана был выдан полковнику Глазову Глебу Витальевичу.

27

Турчанинов три раза проверился: филеры следовали неотступно, и лица их были торжественно-умиротворенные, будто на поминки шли.

«… Да разве Попов мне поверит? Пусть бы я мать родную ему отдал. Разве поверит? – продолжал думать Турчанинов. – Он ведь поставил за мною филерское наблюдение после того, как собрал улики, зазря против своего разве поставил бы? Поставил бы, – возразил он себе. – Волки. Поставил бы. Глазов, говорят, бывшего начальника охраны Шевякова руками его же агента и угрохал. По трупам пройдут, не почешутся. Конечно, ни Дзержинский, ни Варшавский, ни Ганецкий с Уншлихтом меня не назовут после ареста. А что, коли решат предупредить об опасности? Они ведь мне верят. И я буду обязан это их предупреждение отдать Попову. И стану двойником. Как паршивая подметка, как грязный провокатор».

Мысли метались, быстрые, рваные. Турчанинов подумал, как трудно рассуждать связно, когда на спине постоянно чувствуешь взгляд филеров.

«А как же Дзержинский? Каково ему? И в камере ежеминутно в глазок заглядывают. А ведь думает».

Он заново вспомнил свои встречи с Дзержинским. Самую первую, когда Глазов отправил его послушать разговор Дзержинского с лидером социалистов. Глазов тогда брать их не торопился, был уверен, что Юзеф в кармане, поэтому-то и попросил Турчанинова присмотреться к обоим на воле, чтоб легче потом в камере было работать. Дзержинский тогда спорил с идейным противником – несмотря на врожденную горячность – до удивительного спокойно, собеседника раскладывал достойно, видел свою победу, но не гордился ею.

Следующая встреча была в тюрьме уже, когда Глазов поручил устроить для Дзержинского побег. «Не понимаете, что ль? – усмешливо подталкивал он тогда Турчанинова. – В беглецов стреляют, убивает беглецов тюремная стража, ничего уж не поделаешь тут. С Дзержинским вам хлопот полон рот, Андрей Егорович, я за ним десять лет наблюдаю, с Вильны еще. Горбатого могила исправит, а вреда от него тьма, трудно даже учесть, сколько от таких вреда».

И Турчанинов устроил побег, но Дзержинский не побежал, а тот, кто побежал, Анджей Штопаньский, мальчишечка, прострелен был стражниками, залился кровью. А уж после всеобщей забастовки и манифеста, когда все зашаталось, Турчанинов отправился к Дзержинскому. Он шел за спасением, чувствовал – гибнет, все человеческое покидало его, сам себя переставал ощущать; а ведь и воевал, и курс лекций в университете слушал, и друзей, далеких от охранки, имел, но с каждым днем, проведенным на Нововейской, в своем кабинете, понимал все отчетливее: дальше так жить нельзя, преступно по отношению к той субстанции, которая когда-то значилась Андреем Егоровичем Турчаниновым…

«Я очень плохо соображаю сейчас, – подумал Турчанинов. – Я так напуган, что готов открыться филерам, только б увидать в их глазах сочувственное, прощающее сострадание».

Он зашел в торговые ряды, зашел механически, потом лишь понял: здесь только и можно уйти из-под наблюдения. Завертелся волчком, ринулся в толпу, перебежал по темной лестнице во второй ряд, заскочил в трактир, прилип к окну, увидел метавшихся филеров, степенно зашел к хозяину, неторопливо попросил открыть черный ход, очутился на черном дворе, оттуда вышел на улицу, слежки не было, но было ухающее ощущение ужаса, полный разрыв с прошлым: теперь, после того как он обманул филеров таким наглым способом, охране станет ясно, что он замазан.

Уже отперев дверь квартиры, где проходили встречи с Дзержинским, собираясь войти в темную жуть коридора, представил себе, как открывается дверь и выходит Попов с Сушковым. Негнущимися пальцами достал револьвер, взвел курок, дверь захлопнул и вошел в комнату. Никого не было. До встречи с Дзержинским оставалось еще три часа.

– Слушайте меня внимательно, Феликс Эдмундович… Обнаружив филеров, я решил идти к Попову и назвать этот адрес. Понимаете? Не перебивайте меня! Я должен сказать все. Я был готов предать вас. Я придумал для себя оправдание. Я хотел сказать, что начал провокацию против вас на свой страх и риск. Понимаете. А убегал от филеров, как автомат, даже страшно вспомнить – машина, не человек. У вас водки нет? Да, да, понимаю, конечно, нет…