Горение (полностью)

- Статистика между тем говорит, что царизм держит в тюрьмах и ссылках больше всего именно "библиотечных революционеров", то есть нас, социал-демократов, Петр Алексеевич.

Кропоткин повторил упрямо:

- Товарищ Юзеф, революцию в белых перчатках не свершишь.

Дзержинский сразу же вспомнил тайгу, Лену, быстрое ее, литое течение, юное лицо Миши Сладкопевцева, эти же самые его слова, даже интонация похожа, и понял, что дальнейший спор бесполезен - не переубедишь.

...Дверь открыла Зиночка Жуженко - к немалому для Дзержинского удивлению. Вышедший из-за ее спины Алеша Сладкопевцев, младший брат Михаила, яростно растирал мокрые волосы вафельным, дешевеньким полотенцем.

Дзержинский знал, что Михаил - после их встречи в Швейцарии - был выдан полиции, посажен в тюрьму, этапирован в Архангельскую губернию, встретил там брата, помог ему бежать. Алексей был как близнец Миши, только еще более тощим, глаза, окруженные черными кругами, лучились искренностью, добротою и открытостью.

- Здравствуй, Феликс, здравствуй, друг! Что удивляешься? Зиночка - моя подруга. Видишь - могут же мирно жить эсдеки с эсерами. - Он засмеялся, обнял Дзержинского, провел его в маленькую, светлую мансарду, откуда открывался вид на Париж - крыши, крыши, сколько же одинаковых крыш в этом сказочном городе?! - Зинуля, соорудишь нам чая, да? Ты голоден, Феликс? Зинуля, у нас что-нибудь осталось от вчерашнего пиршества? Вчера приходили Савинков и Чернов, отмечали удачу... - Он оборвал себя, как Михаил год назад при встрече в Женеве, на берегу озера.

"От меня секреты, а от Зины Жуженко, моего товарища по партии, секретов нет, - обиженно, чувствуя при этом, что обида эта не случайная, досадная, а какая-то более глубокая, тревожная, что ли, подумал Дзержинский. - Игра в конспирацию хуже, чем ее отсутствие".

- Ты бы хоть таиться научился толком, Алеша! Если бы я ставил своей целью знать причину вашего с Черновым торжества, если бы это нам было надобно, подчеркнул Дзержинский, - мы бы это узнали от Зиночки - как социал-демократ она превыше всего чтит дисциплину, разве нет?

- Нет, - ответила Жуженко и, взяв Дзержинского под руку, повела к столу, для женщины, даже революционерки, любимый человек превыше дисциплины.

- Что ж, хорошо, когда честно, - сказал Дзержинский, - беру обратно свои слова.

- Отчего же, слова были - в принципе - верные, - не согласился Сладкопевцев, - хоть и обидные. Ты откуда?

- Лучше спроси - куда?

- Куда?

- В распутье, - хмуро ответил Дзержинский. - Про кенигсбергский процесс все знаешь?

- Да, читал. И Зина многое рассказывала. Поздравляю тебя, Феликс, ты многое сделал для этой победы.

- Зиночка, - заметил Дзержинский, - непорядок получается, своего рода односторонность информации. Вы тогда в Берлине были, от вас не таились - а вы здесь все товарищам эсерам и выложили?

- Исправлюсь, - ответила высокая, красивая женщина и пошла на кухню собирать остатки пиршества.

- Алеша, - проводив ее взглядом, сказал Дзержинский, - ваши товарищи не ведают, что творят.

- Что ты имеешь в виду?

- Я имею в виду те брошюры и прокламации, которые были захвачены в Кенигсберге: это же подарок охранке.

Лицо Сладкопевцева внезапно ожесточилось:

- Мы не намерены менять программу в угоду охранке, Феликс!

- Значит, вы намерены и впредь печатать цареубийственную белиберду?

- Во имя этой "белиберды" товарищи идут на эшафот!

- И тащат за собой тысячи других!

- Ты упрекаешь меня в непорядочности?

- Алеша, пожалуйста, не кори меня за резкость, но я бываю на родине не в кружках террористов, которые должны избегать широких контактов, а в массе, в рабочей массе. Я вижу, что происходит, более широко, объективней, чем ты, - не в силу какой-то своей особенности, но оттого, что верю в иную доктрину, в доктрину массовую, а не индивидуальную.

- Массу должна вести личность, Феликс, а ничто так не зажигает массу, как жертвенность.

- Ты имеешь в виду убиение губернатора?

- Я имею в виду гибель наших товарищей после убиения, как ты говоришь, губернатора.

- Но это чудовищно, Алеша! Разве можно п о д п а л и в а т ь "человечиной"?! Это безнравственно, наконец! Это азарт смертников, это рулетка, а не революционная работа!

- По-твоему, кружковая болтовня о сладком будущем - лучше. Словом революцию не сделаешь.

- Помянешь меня, Алеша, - ответил Дзержинский устало, ибо истину эту приходилось повторять до утомительного часто, - на баррикады, когда начнется вооруженное восстание, в первую очередь станут рабочие, объединенные нашим словом, а не вашим делом.

- Слава богу! Впервые услышал от тебя про вооруженное восстание - мне казалось, вы вырождаетесь в просветителей.

- Слушай, а вы нас-то читаете? - изумленно спросил Дзержинский. - Или вроде ущербных писателей - только самих себя? Мы же повторяем неустанно: сначала пропаганда, сначала понимание момента, сначала изучение: "во имя чего? с кем? какие средства используя?", а потом - восстание, баррикады, потом борьба- - как же иначе?!