Горение (полностью)

Именно Клемансо приветствовал создание "комитетов бдительности"; именно он был первым мэром, который запретил преподавание богословия во всех школах Монмартра, заявив: "Вам говорят: "в понедельник бог создал свет, во вторник солнце". Ведь, по утверждению Библии, бог действовал именно так: сначала создал свет, а после источник света. И что же? Миллионы повторяют эту нелепость, и она кажется им истиной".

Однако, когда премьер подписал позорное перемирие с пруссаками, Клемансо, пробыв всего лишь пять месяцев на посту мэра, выпустил манифест, в котором Дзержинский с какой-то тоскливой болью увидел начало падения этого недюжинного человека.

"Граждане Монмартра, - писал Клемансо. - Вас предали! Увы, дальнейшее сопротивление невозможно..."

Отчего он р а з л о м и л с я, думал Дзержинский; почему не ограничился бескомпромиссным и зажигательным: "вас предали!" Зачем призвал граждан своего округа к компромиссу и подчинению тем, кто оказался предателем? Неужели вкус власти - пусть даже голодной, неустойчивой, в чем-то мифической - оказывается той доминантой, которая диктует политику линию поведения?!

"Когда мы победим, - записал Дзержинский на полях маленького листочка бумаги, - главной задачей пропагандистов будет разъяснение и предупреждение от яда власти, желания сохранить ее любым путем, даже если политику кажется, что он делает это во имя тех, кто избрал его и поставил к управлению; беспринципность оборачивается предательством, деградацией личности, подменой идеалов, крахом идеи".

Тем не менее в Национальное собрание Клемансо прошел вместе с Виктором Гюго, Джузеппе Гарибальди (приехал из Италии защищать революционный Париж) и Леоном Гамбеттой.

Однако, когда в Бордо, вдали от Парижа, съехались депутаты первого демократического Национального собрания, большинство - монархисты, клерикалы, крайне правые - устроили обструкцию республиканцам; Гарибальди был освистан, ему не дали говорить, улюлюкали, топали ногами; карбонарий сошел с трибуны и сразу же отказался от звания депутата; правому большинству удалось протащить на пост премьера Адольфа Тьера, убежденного монархиста; очередной парадокс революции: во главе республики стал человек, остро ее ненавидевший.

- Чудовище, - говорил о нем Клемансо. - Нет существа, которое бы вызывало у меня большее омерзение... Типичный буржуа, ограниченный и жестокий, всегда готовый проливать кровь...

Однако, когда пришло время голосования, Клемансо поднял руку за Тьера; "омерзительное существо" было провозглашено главою правительства - е д и н о г л а с н о.

"Что это? - записывал Дзержинский, - Почему такое могло случиться? Неужели национальная демагогия - "в период кризиса все французы должны быть единым лагерем" - оказалась выше здравого смысла? Но ведь Клемансо - широко образованный интеллектуал - не мог не знать, что такой компромисс неминуемо обернется против него же самого и остальных республиканцев?! Трусость? Нет, он не был трусом, это очевидно. Или профессиональная политика - это игра? Удар отступление - выжидание - компромисс - новый шаг вверх, к власти? Что - в таком случае - может быть гарантией против повторяемости такого рода ситуации? Гласность? Выборность? Четкость программы политика и возможность - на деле, а не на словах - проверить ее? Или этого недостаточно?"

Во время бурного обсуждения в Национальном собрании проекта мирного договора с Пруссией мэр Страсбурга, аннексированного немцами, умер от разрыва сердца; Виктор Гюго отказался от депутатского мандата:

- Париж скорее готов пойти на смерть, чем допустить бесчестие Франции! Три недели назад Собрание отказалось выслушать Гарибальди, сегодня - меня. Этого с меня достаточно!

Виконт де Лоржелиль закричал торжествующе:

- Собрание не хочет слушать господина Гюго лишь потому, что он говорит не по-французски!

...Большинство республиканских друзей Клемансо отказались от депутатских мандатов; однако мэр рабочего Монмартра хранил молчание, он ни разу не поднялся на трибуну Национального собрания; был крайне точен при обмене мнениями с коллегами во время перерывов; предпочитал слушать, цепко вглядывался в лица; дивился искусству интриги, которое блистательно демонстрировали старцы из лагеря монархистов и клерикалов.

Ночью, оставшись наедине со своими мыслями, выстраивал линию з а щ и т ы: "Я обязан принести себя в жертву будущему. Если все республиканцы выйдут из Национального собрания, кто сможет объединить правых и левых - во имя спасения Франции?!"

Вернувшись в Париж, Клемансо впервые услышал слово "ренегат", таинственная категория "народ" выносит суждения спонтанно, требуя от избранника п о с т у п к о в, а не с л о в.

На выборах, состоявшихся после того, как Париж был провозглашен Коммуной, Клемансо потерпел поражение и сложил с себя звание депутата и мэра; все те месяцы, что Коммуна истекала кровью, он пытался п р и м и р я т ь непримиримое - изменника Тьера с героями коммунарами.