Горение (полностью)

...Дзержинский походил по камере, вернулся к столику, вмонтированному в стену каземата, и записал: "Следует рассмотреть в высшей мере интересные тезисы; русская революция понудила буржуазию Запада резко изменить свою внутреннюю и внешнюю политику; сделано это было стремительно, безо всякой обломовщины; капитал вышвырнул из правительства всех тех, кто представлял абсолютистскую тенденцию девятнадцатого века; произошла смена декораций; в Париже к власти пришел "ниспровергатель и республиканец" Клемансо; в Лондоне в кабинет рвутся "либералы" Ллойд-Джордж и Черчилль, сменившие старцев, не умевших осмыслить суть изменений, происходящих в мире, ускорение которым придала наша революция; в Риме вместо дряхлых мумий появился мобильный Джолитти, тоже "республиканец и либерал"... Процесс противостояния русской революции приобретает характер международный, общеевропейский... Горько то, что Запад воспользовался результатами нашей борьбы, ускорил прогресс, а Россия по-прежнему прозябает в спящем бездействии..."

- Хорошо работаете? - услыхал Дзержинский голос за спиной; не двигаясь, поднял глаза; сквозь доски, которыми было забрано окно каземата, светились звезды: ночь; голос узнал сразу - подполковник Вонсяцкий.

- Да, благодарю, - ответил, не поднимаясь.

- Я бы хотел посмотреть, что вы пишете, Дзержинский.

- Письмо.

- Вот я и намерен его прочитать. Дайте-ка мне...

- Возьмите. Если это не противоречит правилам.

- В тюрьме нет правил, Дзержинский. В тюрьме существует распорядок. Рас-порядок, два-порядок, три-порядок...

Вонсяцкий обошел Дзержинского, легко взял со стола листочки, прочитал, вздохнул:

- Письмо... Любимой? Детям? То-ва-ри-щам?

- Потомству.

- У вас его не будет.

- Ну уж! Это у вас нет потомства, полковник. У меня будет всенепременно...

- Да? Господи, как мне жаль вас, политиков... Какой-то массовый психоз, ей-ей...

Он достал из кармана спички, чиркнул, поджег листочки реферата, дождался, пока лижущее пламя охватило их со всех сторон, наслаждаясь болью, дал облизать огню пальцы, медленно разжал их; пепел, словно черный снег, пал на каменный пол.

- Я скажу, чтоб вам подослали бумаги, Дзержинский. Пишите. А я буду приходить и жечь. У меня с детства нездоровая тяга к огню.

Дзержинский вдруг засмеялся; Вонсяцкий смотрел на него с несколько испуганным недоумением:

- Что с вами?

Дзержинский, продолжая смеяться, стянул с себя бушлат, штаны, сбросил деревянные колодки и, как шаловливый ребенок, прыгнул на тонкий матрац.

- Вы что? - повторил Вонсяцкий. - Что с вами?

Продолжая смеяться, Дзержинский отвернулся к стене и сунул ладони, сложенные щепотью, как на молитве, под щеку; скула сделалась красной; в бронхах клокотал кашель; если смеешься, он удерживается, как ни странно; не надо, чтобы этот полковник слышал, как я кашляю, а пуще того видел, как сплевываю ярко-красную кровь; нельзя радовать врагов, их надо пугать; нет ничего страшнее веселого смеха узника...

...Назавтра получил весточку с воли: товарищи рассказывали о том, как идет работа по шалуну [одна из кличек Азефа, данная ему Дзержинским]; импульс, приданный делу Феликсом Эдмундовичем, каждый день приносил новые результаты... Пусть уйдет, только б молчал

После ревельского дела Азеф снова уехал в Европу: "Все, Александр Васильевич! Больше нет сил, выдохся, могу сорваться... Бурцев снова начал есть поедом, надобно сыграть перед ЦК обиду: "Ухожу из террора, хватит, вы меня не в состоянии защитить, ставьте а к т ы сами".

Герасимов устроил прощальный ужин, сказал, что оклад содержания в тысячу рублей золотом будет поступать на счет Евгения Филипповича, как и прежде, тщательно разобрал меру угрозы со стороны Бурцева: "Сплетни, у него реального ничего нет; пустите через самых близких слушок, что, мол, Владимир Львович сам состоит на службе в охране; шельмуя подвижников, хочет опозорить целую эпоху русского революционного движения социалистов-революционеров и его авангард террористов"; интересовался, чем намерен заняться Азеф в Европе; "только не политика, не надо, грязь; биржа без информации тоже не очень-то надежна; впрочем, кое-какой информацией могу снабжать, но - тридцать процентов за услугу, иначе нельзя: все то, что бесплатно, - не надежно, я бы не поверил".

К концу ужина Азеф несколько успокоился, с м о г опьянеть, пустился в воспоминания; заметив в глазах собеседника жадный, т я н у щ и й с я интерес, сразу же закрылся; встав, откланялся; трижды облобызались. Жаль, заперев дверь, подумал Герасимов, действительно коронный агент, второго такого не будет.