Горгулья

Сучка-змея в позвоночнике все сплетала хвостом мои кишки и без конца шипела: «Я приближжжаюсссь, и ты ничего не поделаешшшшь…» Мне даже стало все равно. Змея приближается. И что теперь? Всего лишь дополнительная проблема в моем бесконечном списке. Мое лицо и так превратилось в настоящий Дахау. Тело — живая иллюстрация к Дантову «Аду», вот-вот готовому обрушиться на самое себя. Накидка тела над выжженным адом души больше не могла выдержать собственный вес; мое бытие разрушалось всеми возможными способами. Один из докторов, услышав о том, что я лишился пениса, стал рассказывать о современных достижениях в области подвижных протезов, на случай если мне захочется восстановить член. Это раньше использовались лишь проволока и шарниры, с помощью которых член мог только стоять или висеть; теперь вживляют сложные насосные системы.

Подобные технологические новинки служили слабым утешением для того, кто некогда восхищал своей способностью поддерживать адски длительную эрекцию. Так гибнут великие…

Я дотяну до состояния, необходимого для выписки из больницы, и двадцать четыре часа спустя буду мертв. Ядал себе такую клятву, и лишь она поддерживала во мне жизнь.

Я атеист.

Я не верю в Бога, который накажет меня за самоубийство.

Не имея религиозных убеждений, я никогда не считал свой несчастный случай божественным возмездием за свои «безнравственные» деяния. Я точно знаю, отчего произошла авария. Я был под кайфом, мне чудилось, что в меня летят стрелы. Чтобы увернуться от воображаемых стрел, я направил машину к реальному обрыву. Бензин в баке сработал именно так, как положено бензину: загорелся от вспышки. Когда пламя объяло мое тело, я загорелся согласно законам термодинамики и биологии. И нечего искать тут глубинный смысл.

Я понимаю, некоторые люди приходят к Богу после постигших их несчастий, хотя мне это кажется еще более нелепым, чем обретение Бога, когда все хорошо. «Я был сокрушен! Бог меня точно любит». Как будто никак не соглашаешься на романтические отношения, пока не получишь кулаком в морду от представителя противоположного пола.

Мое «чудесное спасение» не опровергнет моего убеждения в следующем: Небеса — лишь концепция, выдуманная самим человеком с целью примириться с тем фактом, что жизнь земная безжалостно коротка и вместе с тем, как это ни парадоксально, чересчур длинна.

В порыве полной искренности, однако, следует раскрыть некое обстоятельство, которое, по мнению многих теистов, непременно должно обусловливать мое неверие. Теисты утверждают, что я отрицаю мысли о Небесах лишь по одной причине: стоит мне принять их, как тут же придется признать, что самому мне суждено отправиться в ад.

Потому что я совершил убийство.

* * *

Нежный вздох опускается, точно шелковый саван, на душу, принявшую близкую смерть. Небольшая воздушная ямка в бурлящем потоке повседневности. Шелк этого ощущения трепещет (нет, «трепещет» — слово слишком активное: шелк опадает поверх тебя), словно тело вечно склонялось к земле и наконец-то достигло своего назначения. Знамя поражения милосердно отброшено, и оттого потеря не так горька. Само поражение поддается под осознанием поражения, а смерть поглощает победа.

Змеиный шепот стихает, и касание смерти столь нежно и притягательно: смерть — как хозяин, что гладит собаку по голове, как родитель, утешающий плачущего ребенка. Часы утекают, дни уже едва отличимы от ночи. Тьма сгущается, как прекрасное и тихое цунами, тело жаждет мягких колыбельных и прощальных молитв.

Я отвечаю за вышесказанное: ничто не сравнится с решением умереть. У меня появился отличный план, и я невольно улыбался. Я стал еще легче парить на своем воздушном матрасе.

Я был никем не любимое чудовище. Никто не оплачет эту потерю — для всех и вся меня уже не существует. Кто станет скучать — может, лицемерно заботливые врачи? Нэн честно старалась говорить правильные слова, изображать надежду, но ей хватало доброты не лгать. А вот я ей врал, когда притворялся, что хочу излечиться. Я доводил свой план до совершенства, я работал над ним, пока медсестры врачевали мои ужасные увечья, порхая нежными пальцами по омерзительному телу, — так самые легкокрылые мушки усаживаются на фекалии.

Самоубийство каждому хочется обставить как следует. Особенно тем, кто, подобно мне, уже обречен на существование залежалого пельменя. Хуже только смерть мозга или паралич — а это вполне вероятно, стоит допустить ошибку в расчетах. Так что, повторюсь, самоубийство каждому хочется обставить как следует.

Реализация моего плана начнется сразу после выписки из больницы, потому что в ожоговом отделении за мной слишком внимательно следят. В реабилитационном центре не будет ни замков, ни охраны. К чему? В таких местах стараются вернуть людей в общество, а вовсе не укрыть от него.