Горячее сердце

Казалось, добавит к этому: «…молодой человек». Не добавил, но попрощался, кажется, холодновато.

18

Не успела замолкнуть первая трель телефонного звонка, как рука Павла Никифоровича Дальнова ухватила трубку. Чего тут больше было — профессиональной привычки или желания не потревожить домашних — сказать трудно. Во всяком случае, в трубку произнес негромко:

— Слушаю вас.

— Павел? Извини, что так поздно.

Дальнов узнал голос Николая Борисовича Орлова, поглядел из-под очков на светящийся циферблат наручных часов, лежащих на тумбочке. Не так уж поздно — едва перевалило за одиннадцать. Отодвинул газеты, которые просматривал, сказал:

— Извиняю и слушаю.

— Меня слушаешь, а радио?

— Что случилось? — встревожился Дальнов.

— В последних известиях сообщили об успешном выполнении плана промышленностью Белоруссии за полугодие.

— И ты позвонил, чтобы выразить свои восторг?

— Не совсем так.

— Надеюсь. Только не тяни.

— Интервью давал министр, фамилия которого — Калинин.

— Короче можешь?

— Фамилия — Калинин, звать — Петр Захарович. Это бывший начальник Белорусского штаба партизанского движения. Но дело не в этом. Просто некая психологическая связь. Его имя напомнило имя другого — Стулова. Иван Андреевич Стулов был секретарем Витебского подпольного обкома партии и одновременно членом военного совета нашей армии. Все, касаемое Брандта, шло через него… Может, от Стулова шагнем к предателю Мидюшко?

— Где сейчас Стулов?

— Не знаю. Возможно, до сих пор в Белоруссии.

— Проинструктируй следователя на этот счет. Кого думаешь послать?

— Не решил еще.

— Направь Ковалева. Если уж за следователем первая скрипка, пусть ею будет Ковалев, мой Новоселов капризен, когда однокашники командуют. С Ковалевым — друзья, в два цепа хорошо молотить будут.

Орлов уже думал о Ковалеве. Начав работать в органах госбезопасности, тот, в отличие от многих следователей со студенческой скамьи, в практику окунулся сразу по масштабным делам. Не на первых ролях, конечно, но в разоблачении агентуры, которую бывшие союзники пытались насадить в промышленных районах Урала, приобрел значительный чекистский опыт. Имея это в виду, Николай Борисович сказал Дальнову:

— Ковалев не умеет командовать, он умеет работать.

— Вот и прекрасно!

— Так-то оно так, да… Белоруссия душу ему слишком ранит. Посылал недавно в те края. Вернулся сам не свой. На тамошнее небо, говорит, смотреть не могу, сердце — в клочья.

— Из-за брата?

— Василий Григорьевич ему не только братом, но и за отца был.

— Парень мужественный, ему-то, считаю, под силу поработать в кровавом прошлом. А вообще — смотри. Тебе виднее.

— Посмотрю.

О Василии Григорьевиче как об отце, может, сильно сказано. Василий Ковалев старше Александра всего на шесть лет. Но было достаточно и этого старшинства, чтобы мальчишке, оставшемуся без отца в годовалом возрасте, иметь достойный предмет подражания. Сыновние чувства — часть человеческой сути, они возникают и у сироты, если есть кому возбудить их.

В годы войны боевой летчик Василий Ковалев сражался с врагом в небе Белоруссии. В этом же небе, испытывая новые машины, погиб прошлым летом.

19

Новоселов и его жена Таня собирались в дорогу. Участие Юрия в сборах состояло из сплошных советов: что необходимо взять, куда и как положить необходимое. Когда сам взялся укладывать, подозрительно исчезла самая ценная вещь из гардероба жены — купальник. Купальник привезла ей подруга, вышедшая замуж за лейтенанта, который служил в Группе войск в Германии. Роскошный подарок отыскался, но стали теряться вещи Алешки. Татьяне Ивановне надоело дурачество мужа, и она усадила его по другую сторону стола.

— Сиди и не двигайся, пока чемодан не будет заперт на ключ.

Юрий взял Алешку на колени, изогнулся дугой, прижался щекой к нежной щеке сына. Грустно. Сколько таких разлук — не сосчитать, а все равно каждая — как первая.

Не выпуская Алешку, запел дурашливо: «Дан приказ: ему — на запад, ей — в другую сторону…» Таня тенорком подхватила: «уходили комсомольцы на…» и тут же ойкнула:

— Юра, у меня комсомольские за июль не уплачены.

— До вечера времени много, уплатишь.

— Пожалуй, — согласилась Таня и снова: — «…уходили комсомольцы на гражданскую войну». С чего в твою голову пришла эта песня?

— Как с чего? Мне приказ — на запад, тебе в Махинджаури. Совсем в другую сторону.

— Не на войну же едем!

— На самую настоящую. Ты и Алешка с морем воевать будете, а я эту гадину…

— Опомнись! — в отчаянии воскликнула Таня.

Но было уже поздно.

— А что такое — гадина? — немедленно спросил Алешка.

— Кх-хм… Ну, это… — изворачивался папа. — Так нехороших людей называют.

Мама поспешила ему на помощь.

— Гадинами, Алеша, называют змей. Это плохо. Ты не говори так.

Алешке не все ясно, требует уточнений:

— Вовка нехороший. Мое колесико сломал. Он гадина-змей, да?

— Але-е-ша-а… — простонала Таня и осуждающе посмотрела на мужа. — Лучше бы ты, Юрий Максимович, язык себе откусил. Ляпнет где-нибудь там — со стыда сгоришь.

Расстроенная, отправилась на балкон, где в ожидании утюга подсыхали полотенца и бельишко сына.