Горячее сердце

Балконами пятиэтажный дом выходил на тихую улочку, буйно заросшую неприхотливыми и мусорными в период цветения тополями. Их густые кроны достигали верхних этажей. Там воробьи проводили свои собрания и митинги, пробуждая в обленившихся кошках кровожадный инстинкт предков. Внезапное появление человека вспугнуло очередное пичужье сборище, и оно с недовольным чивиканьем ссыпалось в пропыленный газон противоположной стороны, где еще сохранялись бревенчатые дома екатеринбургской поры. Но и тут не было покоя. Ржаво скрипнула калитка, согнала настороженных воробьишек и оттуда.

— Светланка, со двора ни шагу! Скоро вернусь! — услышала Таня повелительный голос женщины и тут же увидела ее. Это была Альбина Потапова, с которой познакомилась, когда еще «гуляла» со студентом юридического института Юрой Новоселовым. Альбина — бухгалтер школы, где, по всей видимости, начнет нынче учиться их Алешка.

Хотела окликнуть подругу, но сдержалась. Обстановка для разговора не очень-то подходящая. Но Альбина заметила Таню, громко спросила:

— Ну как, Новоселовы, собрались?

— Собираемся. Да ты заходи, а то я отсюда — как муэдзин с минарета.

— Некогда, Таня. К папе спешу.

Татьяна Ивановна смотрела вслед Потаповой, и что-то удушливое подступало к горлу. Оставалось только расплакаться. Отыскивала бельевые прищепки и снимала просохшее белье на ощупь.

К папе… Слабея, Таня опустилась на Алешкин фанерный стульчик, уткнулась лицом в теплую, прогретую солнцем махровую простыню.

Встретилась Таня, а потом и подружилась с Альбиной Потаповой в госпитале инвалидов Отечественной войны, куда ходила с Юрием навещать Максима Петровича Новоселова.

Отец Альбины, Олег Родионович, жив и сейчас. Но, господи… Можно ли назвать жизнью это медленное угасание, растянувшееся на годы! Тяжело контуженный, он прожил в семье совсем немного. Паралич ног — и госпитальная койка. Время от времени все же возвращался домой. Родные всячески поддерживали его, стремились улучшить положение. Но недуг не отступал. А тут новый удар — умерла жена. К страданиям физическим добавились душевные муки, давило сознание, что он в тягость молодым.

В тягость или не в тягость, но Альбина с мужем от чистого сердца обихаживали его: кормили, одевали-раздевали, купали, укладывали в постель. Олег Родионович настоял на своем — лег в госпиталь. Пожалуй, не сам настоял, а перестал противиться настоянию врачей.

Альбина с мужем ежедневно навещали Олега Родионовича. Но он уже не узнавал зятя, принимал дочь за покойную жену, а то и вовсе безучастно смотрел на обоих. Теперь атрофия прихватила и прозрачные, исхудавшие руки; обрекая на жалкое прозябание, подступала и к мозгу.

Недобрые языки осуждали: вот, дескать, нынешняя молодежь — избавились от старика, умирать в больницу уложили. Несправедливо это! Пытались взять домой. Но больному требовался ежечасный и профессиональный медицинский уход. Выписать его не позволили. Только госпиталю под силу оттягивать безжалостный приговор войны.

…Недоумевая, что задержало Таню, на балкон вышел Юрий Максимович, встревоженно посмотрел на заплаканную жену. Таня поспешно вытерла лицо охапкой стираного белья, поднялась, прислонилась к мужу.

Она не знала подлинной цели командировки, но догадалась: и эта поездка Юрия связана с розыском.

Косясь на открытую дверь балкона — не услышал бы Алешка, умоляюще попросила:

— Юрочка, постарайся… Постарайся, милый, найди эту… гадину.

20

Одной из главных забот Белоруссии в те годы была забота о детях. Вот и эта школа, окруженная молодыми липами, построена в Гомеле лишь три года назад. Нынче ей предстоял «асвяжаючи ремонт». Старшеклассники, не разъехавшиеся на каникулы по селам и вёскам, выносили парты из помещения, громоздили их под навесом. Целыми днями пропадал здесь и муж Галины Кронидовны — военрук Леонид Герасимович Смирнов. Галина Кронидовна спросила о нем у девчонок.

— В спортзале, видать, зачынився, — хитренько скосила глазки одна из них.

Нужда заставляла спешить со стройками. Эта спешка не обошла и школу — спортзал в проекте не был предусмотрен. Под него отвели классную комнату, где вместо парт теперь стояли обитый кожзаменителем «конь» с растопыренными ногами, скрипучие брусья и притянутый растяжками к полу турник. В углу, образованном двумя глухими стенами, был еще дощатый настил со стопкой разномастных металлических кругляков и самим снарядом, который с помощью этих кругляков утяжелялся или уменьшался в весе.

Военрук Смирнов едва не каждый день приходит сюда побаловаться со штангой, поднакачать мышцы. Крупноголовый, плечистый, с боксерскими кулаками, он выглядел внушительно. Но внешность обманчива иногда. Тяжело израненный на войне, Леонид Герасимович не блистал особыми спортивными успехами. Семиклассники — дети, рожденные перед войной и не умершие в оккупации, — даже они поднимали тяжести более солидные, чем военрук. Опасаясь их максималистских суждений, Смирнов свои занятия проводил тайком. Но разве можно что-то удержать в секрете от мальчишек и девчонок! Все знали («зачынився») и, заботясь об учительском авторитете, тоже хранили эту тайну.