Горькая истина. Записки и очерки

Родившаяся в 1888 году при «проклятом царском режиме» Мариэтта Шагинян[372], ныне советский академик, отвечает на этот вопрос:

«Мы учили трудные вещи, о которых сейчас и не помышляют. Чего стоили церковнославянский… чтение Цицерона по-латыни… Ксенофонта по-гречески… правописание было вдвое, втрое труднее нынешнего. Но, странное дело! Хотя обучение русской грамоте было бесспорно труднее, чем сейчас, но ребята выходили из этих гимназий несравненно грамотее, нежели наши дети при облегченной орфографии.»

Далее маститая писательница делает логические выводы:

«Если действительно хотеть воспитать в преддверии коммунизма миллионы грамотных людей, а не миллионы полуграмотных, надо начинать не с реформы орфографии, а с улучшения наших школ… с общего, из года в год… подъема советской учебной и общественной культуры.»

С этим можно только согласиться, и это тем более, что вот уже 50 лет, как мы неустанно разоблачаем одно из тягчайших преступлений советской власти — уничтожение российского образованного класса, до культуры которого новому советскому обществу еще очень и очень далеко. Напомним, что главная ответственность за это лежит на Ленине. Откуда взять теперь для всех советских бесчисленных учебных заведений, выпускающих малограмотных «ребят», как выразилась малость «осоветившаяся» писательница, такой высококультурный учительский персонал, который был в мое время в Санкт-Петербургской Третьей гимназии? Советам до этого восстановления столь же далеко, как и до того уважении человеческой личности, которое было в России до 1917 года. В этом и заключается российская трагедия…

Следует опровергнуть еще одну клевету о русской средней школе, что она была доступна только «буржуям».

В моем классе учились дружно вместе: сын царского министра, сын вахтера Таврического дворца, сын домовладельца, сын жандармского вахмистра, сын протоиерея, сыновья лавочников, сын профессора университета, сын портного и т. д. Крестьянские сыны составляли главный контингент интерната. Наверное, были у нас и дворяне. Но о многих наших одноклассниках мы вообще ничего не знали. По национальному происхождению у нас были, конечно, великороссы, малороссы, поляки, немцы, среди них один барон, два еврея, и даже один француз! Мы все были одеты в одинаковую форму и по правде сказать, нас мало интересовало сословное происхождение и социальное положение родителей наших товарищей по учению, а также и национальное происхождение каждого: мы все были россиянами…

Еще несколько слов об орфографиях. Несомненно, что упрощение нашей «старой» орфографии это был культурный и национальный регресс. Старая наша орфография вырабатывалась в веках в процессе культурного и национального становления Российского Государства.

С такими мыслями покидали мы дворец «Керилос» с греческими надписями на его стенах.

* * *

Должен еще сказать, что с древнегреческим языком мне совсем не повезло. Во-первых, его было вовсе нелегко зубрить. Впоследствии я узнал, что мой отец вселил для «уплотнения» нашей квартиры верного человека: моего молодого преподавателя греческого языка. Он стал безнаказанно продавать обстановку нашей квартиры, чтобы кормить свою семью, дав понять, что он знает, что я был в Белой армии и проживаю за границей. Греческий язык ему перестал тогда что-либо давать. Он всё же утонул в реке Луге, провалившись под лед во время охоты.

В Риме в 1921 году меня устроили рассыльным в Греческое посольство. Когда же там узнали, что я знаком с греческим языком — меня немедленно уволили.

На этом и заканчиваю мое «путешествие в древность» на греческой вилле «Керилос», что на Муравьевом мысу в г. Больё на Французской Ривьере, и направляюсь в Монте-Карло.

«Часовой» (Брюссель), февраль 1968, № 500, с. 23–27

VIII. (На Ривьере)

Погода стояла великолепная. Средиземноморский Ярило заливал своим ослепительным светом море и горы, создавая максимально красивые пейзажи. Выехав из приморского местечка Больё[373], мы пустили нашу машину в атаку на горы по извилистым узким дорогам, выбитым в скалах, чтобы с Нижнего карниза попасть сначала на Средний, а потом и на Верхний.

Дорога вилась как бы в некоем коридоре между оградами и решетками прекрасных вилл, утопающих в густых зарослях тропических растений. Когда же закончились заселения, дорога стала пролегать среди голых скал: зачастую, с одной стороны — отвесный утес, а с другой — глубокий обрыв в пропасть. На каждом повороте дороги открывался совершенно исключительный по своей красоте вид на вниз лежащие скалы и виллы, а затем и на бесконечные просторы лазоревого моря, на фоне которых живописно извивался полуостров Ферра, покрытый ярко зеленым сосновым бором. Всё время приходилось объезжать остановившиеся машины, пассажиры которых любовались этими чудесами и фотографировали их себе на память.