Горькая луна

— Наш романчик питается собой: эта автаркия сродни голоду. Некогда существовали препятствия, религиозные или социальные конфликты, которые повышали ценность союза, делая его уязвимым. Некогда самой изумительной причиной любви была сама опасность любви. Безрассудность разжигала страсти, которых наша безопасная эпоха никогда не узнает: счастливые, не столь уж далекие времена, когда любовь была синонимом риска. Сегодня наши чувства умирают от пресыщения, даже не изведав голода. Вот почему влюбленные так печальны: они знают, что у них нет других врагов, кроме самих себя, что в них источник и одновременно усыхание союза. Кого обвинять, увы, кроме «нас двоих», и что горше убийства дорогого человека, который страдает в силу простого факта, что вы живете вместе?

Ребекка не принимала моих доводов и всегда находила возражения. Но я стоял на своем:

— Ты никогда не говорила себе, что мы мешаем друг другу, что ты вела бы другое, возможно, лучшее существование, если бы меня не было рядом? Ты не угадываешь ужасное будущее монотонности, зловещую развязку нашего союза?

Эти споры не имели выхода: каждый оставался на своих позициях, любая словесная баталия завершалась фальшивым уходом Ребекки, которая возвращалась час или день спустя, смиренная и преисполненная раскаяния.

У нее еще случались прекрасные вспышки, особенно по ночам: по мере приближения вечера она приходила в возбуждение, неуправляемое и разнузданное. Тогда, если нам предстояло отправиться к друзьям или в какое-нибудь общественное место, я опасался ее реакций. Из-за самой невинной реплики, из-за любого мимолетного, но слишком пристального взгляда на другую женщину она могла отхлестать меня по щекам, прилюдно выругать, швырнуть мне в лицо тарелку, угрожать ножом. Смехотворность публичной ссоры не страшила ее, совсем наоборот.

Я помню одну танцевальную вечеринку, когда она, выпив больше обычного, возбудилась до того, что плескала воду на головы тех, кто ей не нравился, каталась по полу, кудахтала как курица при любом остром словце, флиртовала со всеми мужчинами, разражалась истерическим смехом, который я совершенно не выносил, — и наконец оказалась в туалете, в полуобморочном состоянии, в луже рвоты, исторгнутой ее измученным желудком.