Горький квест. Том 1

В сочном глубоком голосе Гримо было что-то завораживающее, и картины перед мысленным взором вставали яркие, красочные, выразительные. Когда еда приготовилась, они сделали перерыв, но Сергей старался съесть свою порцию побыстрее, чтобы снова вернуться к волшебным картинам, оживающим под силой голоса Гримо. Актер же, наоборот, не спешил, ел медленно, со вкусом, нахваливая стряпню «внучка». Сергей успел не только поесть, но и вымыть сковородку, ножи, миски и даже свою тарелку, и нетерпеливо ожидал, когда Гримо доест, сдаст посуду и вернется к чтению.

— А ты не стой без дела, кофейку свари пока, мне покрепче, а себе — как любишь.

Кофе пили уже под книгу: Гримо читал, на ощупь просовывая палец в колечко ручки, подносил чашку ко рту, делал маленький глоточек, почти не прерывая потока слов. Сергей слушал как завороженный.

— Ну как? — спросил актер часа через два. — Дальше сам будешь читать? Въехал?

— А вы устали?

— Да я-то что, у меня глотка луженая, могу читать хоть до ночи.

— Я бы еще послушал, если можно. Вы так классно читаете! Если честно, никогда не понимал, почему некоторые люди любят слушать аудиокниги. Мне всегда казалось, что лучше глазами и в тишине…

— Теперь понял?

— Теперь понял.

— Тогда перерыв на десять минут, можно оправиться и покурить.

— Я потерплю.

— Ну а я вообще не курю, — рассмеялся Гримо. — Это выражение такое. Не слыхал никогда?

— Нет, — признался Сергей. — Вам еще кофе сварить?

— Свари.

Актер походил по квартире, помахал руками, зашел в ванную, сполоснул лицо прохладной водой.

— Ты почему не записываешь ничего? — вдруг строго спросил он. — На память надеешься? Вот завтра утром тебя спросят, а тебе и сказать нечего.

Ох, елки-палки! Он совсем забыл, что нужно будет отчитаться о «зацепившем». Правда, до настоящего момента зацепили его только слова о жизни без ответственности, но ведь и их нужно процитировать. Сергей схватил блокнот, взял лежащую на столе книгу, начал листать с самого начала, чтобы найти нужное место. Выписывать цитату целиком было лень, он давно уже отвык делать записи, все, что можно, вносил либо в компьютер, либо в телефон или айпад. Но вроде бы этот главный, американец, сказал, что можно делать пометки на полях. Найдя цитату, Сергей отчеркнул ее карандашом, а в блокнот вписал только номер страницы. Вот так будет отлично: всё быстро найдется.

Неутомимый Гримо читал до самого вечера, делая десятиминутные перерывы каждые полтора-два часа. Сергей варил ему и себе кофе и два раза во время перерывов бегал в буфет к Надежде Павловне за бутербродами и булочками с вареньем.

— Может, вам ужин принести? — предложил он вечером. — Давайте я попрошу Надежду Павловну, она даст навынос. А посуду я ей потом верну.

— Не даст, — отрезал актер. — Не положено. Навынос можно только то, что из буфета. А столовское едят строго по месту подачи. Если не хочешь прерываться — сходи в магазин, возьми десяток яиц и колбаски кусочек, сало у нас еще осталось, так что можем хорошую яишенку забабахать. Сумеешь?

— Сумею, конечно, но куда нам десять яиц? В нас разве влезет столько?

— А никого не волнует, что там и сколько в кого влезет, яйца продаются только десятками и никак иначе.

Сергей представил себе очередную сцену с продавщицей и поежился. Но идти в столовую и видеть других участников, а возможно, и разговаривать с ними отчего-то хотелось еще меньше. «Боюсь я их, что ли? Да вроде нет, с чего мне бояться… Почему они все так неприятны мне? Потому что конкуренты? Наверное. Я не боец. Я не умею выдерживать конкуренцию, я ее избегаю. Неужели я трус? Или слабак? Надо же, как странно: никогда прежде я об этом не задумывался. Нужно было вляпаться во всю эту дикую историю с прочтением Горького и с погружением в семидесятые годы, чтобы начать думать об этом. Чудеса!»

Он спустился к Надежде Павловне, предусмотрительно взяв пакет, внутренне подобравшись и выставив вокруг себя частокол из иголок. На этот раз продавщицу изображала та самая Ирочка, которая «от тридцати пяти до пятидесяти». Она не кричала и не хамила, «ее» продавщица вообще не произнесла ни слова, обслуживала молча, но при этом обливала покупателя таким холодным презрением, что уж лучше бы орала, как та, в овощном. Яйца в пакет она складывала с таким остервенением, что Сергей только диву давался: как хрупкая скорлупа выдерживает? Кусок колбасы, отрезанный от вынутого из холодильника батона, она не положила на весы, а швырнула, при этом стрелка весов заметалась, как бешеная, а продавщица, не дожидаясь, пока стрелка остановится, молча завернула колбасу в грубую серую бумагу и карандашом нацарапала на краешке цену. После чего уже завернутую колбасу швырнула на прилавок. И все это в гробовом молчании и с выражением неистребимой ненависти ко всему человечеству.