Горький квест. Том 2

– Ну, если в двух словах, то автор «Записок» несколько лет попивал, причем довольно прилично. Иногда он делал свои записи на трезвую голову, иногда – с похмелья, иногда – выпивши. Но эпизоды, когда он работал над «Записками» с похмелья, становились все чаще. Сканы рукописей Владимира находятся в трех файлах, в первых двух – размышления несостоявшегося учителя, в третьем – наброски какого-то художественного произведения. Так вот мы с Эдиком уверенно утверждаем, что эти наброски делались уже практически постоянно в нетрезвом виде. Наброски так и остались лишь набросками, а «Записки молодого учителя» не были закончены. Из чего можно сделать предположение, что алкоголизация нарастала, автор бросил свои литературные затеи и в последний год своей жизни пил, не просыхая. Такая интенсивность пьянства в сочетании с имеющейся кардиологической патологией привела к летальному исходу.

– Но я ведь говорил вам: Зинаида после приезда в США сама написала, что Владимир злоупотреблял спиртным. О его пьянстве мы и так знали.

– Вы не поняли, Дик, – покачал головой Вилен. – Из текстов Зинаиды можно было сделать вывод, что ее сын проводил много времени в пьющих компаниях, и в этом не было ничего особенного, если учесть его возраст. В России всегда пили много, и на работе, и вне ее, это был распространенный образ жизни у мужчин всех возрастов. Но Владимир пил не в компаниях. Он пил один. Это совсем другой психологический статус.

– А что с рукописями Зинаиды? – требовательно вопросил я. – Назар сказал, что вы ими интересовались.

Качурин неожиданно оживился, и уже во второй раз за день я заметил, как блеснули его глаза под вялыми полуопущенными веками.

– О, вот это действительно крайне любопытно! – заговорил он. – Могу вам сказать, что осенью семьдесят пятого года интересующая вас особа могла болеть чем угодно, хоть панкреатитом, хоть гонореей. Но сотрясения мозга у нее не было и в помине. Более того, возьму на себя смелость утверждать, что в тот момент она была в превосходной форме: бодра, активна и, как писали в те времена, практически здорова.

Вот и приехали…

* * *

Теплый приятный день неожиданно сменился дождливым ветреным вечером, и когда Семен привез троих артистов, посиделки на террасе пришлось перенести в дом. Качурин, против ожиданий, не уехал, изъявив желание остаться.

– Если вы не возражаете, мы с Виленом еще поработали бы. Днем мы очень торопились и, боюсь, сделали ряд поспешных выводов, – сказал он.

Я посмотрел на стоящего рядом с ним Вилена, который кивнул, подтверждая слова доктора. Это некоторым образом нарушало мои планы, ведь рабочая комната нужна мне для работы с Галией и артистами, коль нет возможности устроиться на террасе. Доктор о моих раскладах не знал, он приехал сегодня в первый раз, но опытный Вилен сразу понял проблему.

– Назар Захарович предложил нам переместиться в свободную комнату на втором этаже, если вы позволите унести туда ваш ноутбук. Мы вам не помешаем.

– Хорошо, – согласился я. – Спасибо за трудовой энтузиазм. В восемь часов ждем вас обоих к ужину.

Виссарион Иннокентьевич, он же Гримо или просто Вася, выглядел со своей седой шевелюрой и в легком летнем светлом костюме истинным героем-любовником, громогласно приветствовал Надежду, целовал ей ручки и восторгался ее кулинарными талантами, что-то напевал… Одним словом, немедленно, едва появившись, заполнил собой все пространство. Строгая спокойная Полина Викторовна, одетая в изысканное и при этом очень простое платье, подчеркивавшее ее необыкновенно тонкую талию, улыбалась сдержанно, но приветливо. Ирина же выглядела совсем непритязательно: джинсы, свободная длинная футболка, на плечи накинут серо-голубой кардиган из тонкого трикотажа, на ногах босоножки. Впрочем, даже такая незатейливая одежда не могла скрыть женственность и сексуальность Ирины.

Обрисовывая задание, я старался быть максимально лаконичным, помня о том, что рабочая комната и большой стол потребуются для ужина. Если втроем-вчетвером мы без проблем умещались за барной стойкой, а при хорошей погоде накрывали стол на террасе, то сейчас ситуация становилась в корне иной.

– Комсомольское собрание? – удивленно переспросила Ирина. – Я их совсем не помню, в мое время их уже почти не было… То есть были, конечно, но совсем коротенькие, формальные…

– А я отлично помню, – звучный сочный голос Гримо разлился по комнате. – Я, между прочим, был секретарем комсомольской организации нашего молодежного театра! А ты, Полина? Помнишь, как это было?

– Разумеется, как не помнить. – Полина Викторовна почему-то вздохнула. – Меня же исключать хотели, персональное дело слушали…

– И как? – живо поинтересовалась Галия. – Исключили? Или обошлось?

– Обошлось. Райкомовский инструктор защитил. Пожалел, наверное. Но после того стыда, который пришлось вынести, я твердо решила: до двадцати восьми лет дотерплю, пока комсомольский возраст не выйдет, и всё. Ни в какую партию даже пытаться вступать не буду.

– Господи, да за что ж вас так? – воскликнула Ирина сочувственно.