Горький квест. Том 2

– Видите ли, Эдуард, – заговорил я своим обычным тоном, стараясь строить фразы попроще и покороче, – автор записок жил в семье, где мать и сестра отличались повышенной любознательностью. Проще говоря, любили совать нос в чужие дела и в чужие бумаги. Если вы прочтете «Записки», вы сразу увидите, что показывать их посторонним было нельзя. Если бы Владимир делал свои записи дома, кто-то из близких обязательно увидел бы это и проявил нездоровое любопытство: а что это он пишет такое интересное? И тут уж как ни прячь, а все равно найдут, квартира, хоть и просторная, – это не дворец. А вот если не знают, что тетради существуют, то и искать не будут. Где еще он мог делать записи? На улице? В метро? В гостях у друга? Это вызвало бы и любопытство, и подозрения. Единственное место, где ведение записей является совершенно естественным и не вызывает ни у кого излишнего интереса, – это читальный зал библиотеки. И у нас есть все основания верить в то, что молодой человек действительно регулярно посещал библиотеку, подолгу сидел в читальном зале, читал книги и писал свои «Записки». Это подтверждается словами его матери.

– Понятно, – спокойно ответил Качурин. – Значит, мы будем исходить из того, что освещенность, высота стола и форма спинки стула были всегда одними и теми же. Так?

Он перевел взгляд на Галию, и я снова мысленно поаплодировал доктору: он быстро запомнил, кто за какую сферу знаний отвечает в нашей команде.

– Совершенно верно, – откликнулась Галия. – Как правило, в читальных залах районных библиотек стояли обычные столы, без выдвижных ящиков, похожие на парты. К каждому полагалось два стула, тоже самые простые.

– Почему два? – удивился я. – Разве одному человеку нужно два стула, чтобы сидеть за столом?

– Двум, а не одному. В нашей стране принято было сидеть по двое – и в школе, и в вузах, и в библиотеках. Я знаю, что вы привыкли к другому, у вас даже в младших классах дети сидят каждый за своей партой, но у нас было иначе. Конечно, библиотека – это не класс и не студенческая аудитория, читальный зал вряд ли бывал забит до отказа, так что посетители имели полную возможность сидеть за своим столом без всяких соседей, в одиночестве. Но стульев у каждого стола было, тем не менее, два.

– А как же приватность? – не унимался я. – В некоторых языках это называется дискретностью, но смысл тот же: соблюдение личного пространства, личных границ… Как можно вдумчиво и спокойно углубляться в умственную работу, если рядом кто-то сидит, дышит тебе в щеку, толкает локтем, сопит, а то и подглядывает в твою книгу или в тетрадь? Не понимаю! Я бы с ума сошел, наверное. И уж точно не смог бы продуктивно работать.

Мою готовность удивляться и возмущаться прервал монотонный голос Качурина:

– Если физические условия исполнения рукописи были одинаковыми на протяжении всего времени, тогда попрошу вас дать объяснения разительным отличиям в почерке. Хотя даже мне, не специалисту, очевидно, что почерк принадлежит одному и тому же человеку.

Теперь взгляд доктора был устремлен на Вилена. Очевидно, он ждал разъяснений от нашего психолога.

– Вы хотите сказать, что имело место измененное состояние? – уточнил Вилен.

– В ряде случаев, – кивнул Эдуард. – Несомненно. Судя по вашей реакции, рукописный текст вы не видели и не изучали. Взглянуть не желаете?

Вилен подошел к нему, сел рядом, а Назар вдруг предложил:

– Давайте не будем мешать людям работать. Дик, Галия, пойдемте чайку выпьем.

Мы втроем вышли на террасу, где Юрий, устроившись за столом и обложившись какими-то списками, вел активные переговоры по телефону. Кажется, переговоры касались лекарств, нужных для оборудования медпункта, во всяком случае, я успел услышать, что «я понимаю, что с кофеином – только по рецепту», «да-да, я в курсе, что в составе пирамидона и амидопирина присутствует кофеин и вообще что это одинаковые препараты» и «нет, парацетамол нельзя, нужно, чтобы был диметиламинопиразолон»… При нашем появлении Юрий быстро собрал свои бумаги и, не прекращая разговора, скрылся в доме.

Назар тут же закурил и сердито сказал:

– Старею я, хватку теряю. Сам должен был догадаться.

– Да мне и самому в голову не пришло, что это может оказаться важным, – признался я.

– Тебе простительно, ты переводчик. А я опер. Я должен был сообразить.

Я видел, что Назар сильно расстроен, и не знал, как его утешить.

– Ты не обязан был помнить про сканы…

– Обязан. Ты мне про них говорил, и я не забыл. Не забыл, видишь ли, а выводов не сделал. И не полюбопытствовал посмотреть. А доктор сразу об этом подумал.

– На то он и доктор, – заметил я. – Про сканы знали все, но ведь и Вилен их не смотрел, ему тоже в голову не пришло, хотя он психолог и должен был…

– Да не успокаивай ты меня!

Назар с силой выдохнул дым и тут же снова глубоко затянулся.

– Старый я, никчемный и ни на что больше не гожусь, вот и весь сказ.

– Брось, Назар, ну что ты, ей-богу… Я точно такой же старый, и что теперь? Ложиться и помирать?