Горький мед

Люди без конца подходили к лестнице, рылись в сумках и авоськах, и все вносили свой скромный вклад в дело защиты демократии. Недалеко от лестницы, прямо на траве, была поставлена туристская палатка с пришитым сбоку красным крестом.

— А это, значит, навроде полевого госпиталя, — охотно пояснил старичок, указывая на палатку.

Он жил в соседнем доме, второй день проводил исключительно здесь, по части демократии считал себя докой, и ему, стоявшему, так сказать, у истоков, доставляло большое удовольствие рассказывать прибывающим новичкам все с самого начала, или, как он повторял, «с вчерашнего утра». Возле него собиралось порой по пять-семь человек, и он чувствовал себя истинным оратором и борцом за справедливость.

— Ольга Михайловна! — раздался сзади знакомый голос. — Ольга Михайловна!

Она оглянулась и увидела метрах в трех «почитателя», который, работая локтями, пробирался к ней. Федор Михайлович был в какой-то немыслимой телогрейке, подпоясанной широким солдатским ремнем, с рюкзаком за плечами и в солдатской шапке-ушанке старого, верно еще военного, образца.

— Ольга Михайловна! Какая встреча! Какое счастье видеть вас здесь! — восторженно восклицал он, не замечая, что из-за громких возгласов окружающие начинают обращать внимание на его нелепый наряд.

Собственно, в самой-то одежде ничего странного не было, то тут то там на площади мелькали мужчины, одетые подобным образом, но именно в случае с «почитателем» возникало ощущение забавной клоунады, ряжености — так не вязались его поведение и весь его облик с этим обмундированием военных лет.

— Мне сказали, вы на даче, но я знал, знал, что вы не сможете высидеть там, — захлебываясь от восторга, говорил он, — когда такое… когда Родина в опасности.

— Да вы, Федор Михайлович, просто Василий Теркин, — не утерпев, засмеялась Ольга, — вот только гармони не хватает.

— О, не смейтесь, Ольга Михайловна, — ничуть не обидевшись, сказал он. — Ночи очень холодные, вчера жгли костры, а все равно многие замерзли. А телогрейка эта моего отца, фронтовая, и шапка тоже. Вы чувствуете, чувствуете в этом перекличку времен?

— Федор Михайлович, в конце концов, главное, чтобы вам было тепло и удобно, — подбодрила его Ольга, чтобы как-то сгладить свою бестактность.

— Вот и я так же считаю, — обрадовался он. — А мама говорит: «Федор, ты вырядился чучелом, тебя засмеют. Если мерзнешь, надень дубленку». Но вы-то понимаете, Ольга Михайловна…

— Да-да, конечно, Федор Михайлович, вы безусловно правы, связь времен… — быстро перебила Ольга, чтобы не расхохотаться ему в лицо, до того нелеп он был в своем военном бутафорском наряде.

— Я, Ольга Михайловна, хочу записаться в добровольную дружину, — гордо заявил он. — Там даже, знаете, оружие раздают.

— Где же это? — удивилась она.

— А с другого входа, со стороны парка, — ответил он. — Нужно обойти здание. Пойдемте со мной, прошу вас! — Он так умоляюще смотрел на нее, что можно было подумать, без Ольги оружия ему ни за что не выдадут.

Она согласилась и стала продвигаться за ним следом, не выпуская из виду спину в телогрейке. Вдруг толпа зашевелилась, отхлынула, гул увеличился, и все стали указывать на окна здания, где мелькали какие-то фигуры. Ольга тоже невольно взглянула туда, а когда отвела глаза, телогрейка Федора Михайловича исчезла уже из поля ее зрения. Она в нерешительности постояла минут пять на месте, затем выбралась из толпы и побрела в сторону Манежной площади.

Когда Ольга шла по проспекту, она отметила, что город, как и утренняя электричка, жил своей обычной жизнью: у кинотеатра толпился народ, мечтая попасть на фильм эмигрировавшего и ставшего модным режиссера, ювелирный магазин и Дом книги тоже, вероятно, выполняли план по продаже, судя по сновавшим из двери в дверь покупателям.

А на Манежной площади действительно стояли танки. Танкисты, молодые ребята, не покидали своих боевых машин, а сидели на них, свесив ноги, и спокойно беседовали с жителями.

Неплотное кольцо, окружавшее танки, состояло в основном из женщин, которые засовывали букеты цветов в жерла пушек, как бы пытаясь превратить эти грозные машины в кротких голубей мира.

— Сынки! — кричала какая-то пожилая женщина со сбившейся косынкой на голове. — Мы ваши матери и сестры, так неужто вы будете в нас стрелять?

Молоденький парнишка-танкист, понюхав поднесенную розу, с улыбкой успокоил ее:

— Да не собираемся мы стрелять, мамаша. — И шутливо добавил: — Тем более что вы цветами нам все жерла позабивали.

— А если вас пошлют к Белому дому людей разгонять? — робко спросила юная девушка, по виду еще школьница. — Вы же не сможете ослушаться приказа?

— Разгонять, барышня, еще не значит стрелять, — вмешался другой танкист, постарше, который явно не одобрял этих цветочных вакханалий, но понимал, что успокоить людей в подобной ситуации просто необходимо. — А приказа стрелять по мирным жителям никто и никогда не даст, это я вам точно говорю.

Покружив с полчаса возле смертоносных машин, Ольга отправилась на Новослободскую. Светка ждала ее с нетерпением и, открыв дверь, радостно воскликнула: