Горький пепел

– Кто брат колдуна? – повторил иномирянин, глядя на дармонширцев, – и впечатал каблук сапога в раненую ладонь Лариди. Она замычала сквозь зубы, а ему уже подали длинный бич, тоже бурый от крови.

Метрах в двух от лица Берни вдруг опустилась лапа охонга. Завороженный запахом крови, сонный, инсектоид волновался, хотел жрать, и удерживал его от нападения на Лариди только всадник.

– Говори! – орал тха-нор, играя бичом – тот, как живой, шипел у рук и ног серенитки, оглаживал ее по груди и животу. – Ты хочешь боль? Ты хочешь смерть! Говори, и я дам жить! – Он хлестнул по полу рядом, и хлопок вышел громким, тяжелым – ударь так по телу, и кожу рассечет до кости.

– Поцелуй своего охонга в зад, урод, – четко проговорила майор, и иномирянин, дернув бичом, ударил ее наискосок от плеча к бедру.

Под истошный визг серенитки Берни, едва не теряя сознание от ментальных усилий, подтолкнул охонга вперед, к надзирателю. Удивленно заорал всадник, а чудовище поднялось на задние лапы за спиной опять размахнувшегося тха-нора – и опустилось, протыкая его плечо и отрывая челюстями голову.

Закричали все: дармонширцы, торжествуя, и опешившие иномиряне, бросившиеся к мертвому тха-нору – и от строя, и на охонгах от дверей. На Лариди брызгала кровь, прямо у ее ног инсектоид жрал еще содрогающегося врага, а она хохотала, запрокинув голову.

Берни тоже улыбался, хотя под ним уже натекла лужа его собственной крови. Улыбаясь, он оторвался от охонга и перехватил сознание второго, усиливая чувство голода, затем третьего – и тут силы его покинули, оборвалась связь. Но созданной паники было достаточно. Озверевшие от крови, отказывающиеся подчиняться всадникам, охонги кидались на иномирян и друг на друга, носились по ангару, а Берни лежал щекой на бетоне и ускользающим горячечным сознанием пытался зацепить еще кого-то из них. Не получалось. Пленные вновь старались освободиться, и кое-где уже начались драки с конвоирами; враги пытались утихомирить охонгов, спастись самим и отогнать к стене дармонширцев, но в продолжающемся кровавом хаосе это удавалось с трудом. Через вторую, привязанную к кресту серенитку, чуть не проткнув ее, перепрыгнул инсектоид – погнался за раненым иномирянином. От тха-нора остались кровавые ошметки, а сожравший его охонг щелкал челюстями над Лариди, но всадник что-то орал и дергал его назад.

Берни понимал, что никого не спас, а лишь отсрочил пытки и смерть. Но он мог убить еще нескольких врагов, и поэтому продолжал тянуться к инсектоидам, хотя в глазах уже темнело, а в ушах звенело от криков.

Распахнулась дверь – снаружи, оказывается, уже светлело, – и в проеме застыл высокий иномирянин, одетый богато, окруженный свитой. Какой-то аристократ, судя по всему. Берни, ухмыльнувшись, подцепил-таки одного из охонгов и бросил к вновь прибывшим, но застывший в дверях выкинул вперед руку, и охонг резко остановился, будто на стену налетел. Связь прервалась, в голове Бернарда дернуло болью.

Он застонал, перекатываясь на другой бок, и вдруг с изумлением увидел, как стоящий у стены тусклый лист металла темнеет, и из него в хаос и крик выходит его брат Люк.

– Нет, – прошептал Бернард, даже в пылающем бреду пытаясь сказать, чтобы брат убирался обратно, не смел соваться в эту бойню.

Люк посмотрел на него, и Берни растянул губы в горячечной улыбке. Брат вдруг подмигнул в ответ, как настоящий, – и тут кто-то заорал, указывая на него пальцем, кто-то начал стрелять, понеслись к Люку иномиряне, что-то резко приказал застывший у входа аристократ … а его светлость герцог Дармоншир вскинул руку, и с запястья по его движению сорвался ветер, расшвыривая нападающих и не трогая пленных.

Берни сглотнул – ему показалось, что в потоках ветра, с воем и свистом понесшихся по ангару, проступили очертания змеиного тела с зубастой пастью, оканчивающейся клювом. Мощный и беспощадный, ветер подхватывал охонгов и с чудовищной силой швырял их на стены – так что инсектоидов сминало в лепешки, а кое-где пробивало ими толстые стены. Крыша вибрировала, гул стоял оглушительный. Ворота выбило и выбросило наружу, то ли придавив, то ли убив аристократа с его свитой. Люк с горящими белым глазами шел к Бернарду, а вокруг него с визгом стелились полупрозрачные ветра-хвосты, отшвыривая иномирян, и свистящие пули осыпались у щита, то и дело проступающего перламутром. Стреляющие умирали один за другим – белесые воздушные жгуты обвивались вокруг их шей и тел, сжимались, удушая, сминая и переламывая с влажным хрустом.

Его светлость присел у Берни – вокруг раздавались изумленные крики «Герцог? Герцог?» – и, коснувшись волос брата, приподнял его китель и помрачнел, глядя на рану.

– Мы не скажем об этом матушке, хорошо? – проговорил он, криво улыбаясь. – Ты как?

Берни выдохнул. Неужели не галлюцинация?

– Умираю, – прошептал он чистую правду.

– Не торопись, братец. – Люк провел руками над его боком, выругался. Берни послышалось что-то типа «недоучка чертов».

– Спаси… их, – прошептал он с усилием и двинул головой в сторону привязанных к крестам женщин, которые каким-то чудом оставались целы.