Горький шоколад

Она шла и ревела от унижения, стыда, от вины. От огромной, как ей казалось тогда, непростительной лжи и огромного горя.

Тогда ей казалось, что она потеряла что-то очень важное, значимое для нее самой. Как укоротила себя.

Он помог ей тогда. Помог. Но она долго, очень долго приходила в себя… Верная жена!

А потом все забылось. Сколько воспоминаний припорошено снегом прошедших лет? Вот именно! Ну и это в далеком прошлом.

Она, Леля, умела себе запретить. Запретить вспоминать. Иначе не выжить.

А он, между прочим, был хорош: высок, строен, голубоглаз. Да и слухи ходили о нем весьма лестные. Репутация была безупречной – Финансовая академия, профессорская семья. Один брак – еще со студенческих времен, – трое детей. Словом, человек западного стиля – спортивен, ухожен, успешен и верен семье. Правда, с последним, скорее всего, были проблемы. Но слухов и сплетен про него не ходило. Сон все равно не шел – боялась. Вдруг телефон давно изменился? Или он сделает вид, что не узнал. Ну или совсем просто – сразу откажет. Кто она ему? Да и зачем? Ну и снова про мужа – перебирала в голове свои обиды, злилась на него. Потом на себя. Потом приплела дочку – та так и не позвонила. Ну и про работу… Опять про работу! Как, что, куда… Ничего не понятно. Да! И что делать с Германией? Надо лететь. Надо лететь, а лететь она сейчас не может. Нужно слегка сдвинуть камень, чтобы появилась хотя бы призрачная надежда!

А как объяснить это мужу? Он ведь слышит только себя. С тем и уснула в полшестого утра – тревожно, конечно.

* * *

Утром, после двух чашек крепчайшего кофе – голова была как пивной котел, – навернула пару кругов по квартире, была у нее такая нервная привычка в момент сильного душевного волнения, наконец решилась набрать номер М. Трубку он взял не сразу, и Леля чувствовала, как с каждым гудком из нее вытекают надежда и бодрость. А услышав его голос – по-прежнему приятный бархатный баритон, – совсем растерялась. Затряслась, как девочка-третьеклассница. Голос стал тонким, противным, дрожащим.

– Лариса! – фальцетом повторила она. – Лариса Незнамова. Ты меня помнишь? Георгий, ты тогда сказал: будет трудно – звони! Вот я и звоню. Потому что так трудно мне еще не было.

Он рассмеялся тихо и мягко.

– Ну и правильно сделала, раз край! – И тут же посуровел: – Та-а-ак. Ну смотри, что у нас

получается. Завтра утром лечу в Лондон. На полтора дня. А через три в Женеву. И выходит, – он замолчал, прикидывая, – что увидиться нам надо именно в этот промежуток, то есть вечером во вторник. Ну как тебе? Подходит? – Услышав ее жалкое лепетание, тут же прервал: – Вот и хорошо. Жду тебя в восемь у меня в офисе. Да, на Покровке. Нет, без контрольного созвона, раз обещал! А если что, я тебе дам знать. Ну, до встречи, пока. И не грусти! Что-то ты, мать, кажется, в полном миноре!

Она нажала отбой и села на стул. Господи! Как все непросто, господи! И почему? Леля почувствовала, что силы совсем покинули ее – ну просто со стула не встать.

Все. Сегодня она дома! Тем более что в офисе делать нечего – до вторника ей вообще нечего делать! А если милейший господин М. ей откажет, то в офисе и дальше будет нечего делать – такие дела. А почему он, собственно, ей должен помочь? Отношения и даже романы сейчас забывают легко. А что было у них? Необременительный и короткий секс? Скорее случка. Это для нее было падением. А для него делом привычным. Что она знает о нем, об этом М.? Да ничего! Случайное знакомство – да и то сто лет назад. «Онегин! Я тогда моложе, я лучше, кажется, была».

Она подошла к зеркалу. На нее смотрела женщина с грустными и печальными глазами побитой собаки, как говорил дед Семен. «Глаз должен гореть, – тоже его слова. – Тогда все тебе поверят и все поверят в тебя! А если у тебя на физии скисшая простокваша… Знаешь, Лелька! Хватит нам кисломолочных продуктов! Дусенька и мама твоя, моя незабвенная дочь. Муженек твой… веселый! Мы с тобой, Лелька, должны быть в порядке! Бодряком и весельчаком, как говорится! На оптимистах земля держится».

Ох, откуда тут оптимизм? Когда все и сразу. Одним скопом и кучей – накрыло так уж накрыло!