Горький вкус любви

Я снова в своей камере, всё в той же тюрьме. Вставать я не могу, поэтому неподвижно лежу на животе. Меня бросили сюда несколько часов назад и захлопнули дверь. Мне кажется, будто мне на исполосованную спину льется что-то обжигающе горячее. Боль такая, что я не могу ни о чем думать, молюсь лишь о том, чтобы она хоть чуть-чуть отпустила. Мое единственное лекарство — грязное одеяло, в которое я впиваюсь зубами.

* * *

Неделя прошла с тех пор, как меня высекли на Площади Наказаний. Раны заживают, но шрамы на спине останутся со мной навсегда. Я почти не сплю, потому что стоит мне закрыть глаза, как площадь и Абу Фейсал возвращаются ко мне в виде кошмаров.

Я так и не знаю, что будет дальше, что со мной сделают и когда всё это закончится. Кажется, этого не знает даже Аллах. Мои молитвы остаются без ответа. Моя судьба в руках мучителей.

В камере я один, Мустафы здесь больше нет. Его увели, пока я был на Площади Наказаний. Он так и не успел рассказать мне, за что его посадили в тюрьму. И я не знаю, выслали ли его обратно в Нигерию или, как и меня, отвезли на Площадь Наказаний. Я горюю о нем. Я горюю о своей любви. Я горюю о своей жизни. Но у меня будет время и на то, чтобы погоревать обо всем, что случилось, и чтобы постепенно успокоиться. Похоже, никто не собирается выпускать меня из тюрьмы.

Заключенных здесь кормят дважды в день, но от вечернего приема пищи я отказываюсь. Я ем и пью только утром, чтобы мне хватало сил думать о Фьоре и ждать, что сделают со мной потом. Сутками напролет я, лежа в одиночестве на тонком матрасе, вспоминаю снова и снова, как в последний раз говорил Фьоре, что люблю ее.

В камеру входит полицейский и велит мне подняться.

— Шевелись, — говорит он, возвышаясь надо мной.

Он поправляет портупею и складывает руки на животе, пока я с трудом встаю на ноги.

Он указывает на дверь и отступает в сторону. Я делаю шаг к выходу, второй. Полицейский нетерпеливо выталкивает меня в коридор.

Вдруг до меня доходит, что сегодня пятница. Меня колотит, пока полицейский зигзагом ведет меня по коридорам, обходя других заключенных и тюремщиков. Я следую за ним как привязанный, след в след.

Мы входим в кабинет с тремя столами, заваленными бумагами и папками. Полицейский приказывает мне садиться и указывает на деревянный стул у одного из столов. Сам он остается стоять и пододвигает ко мне телефонный аппарат.

— Это тебя, — говорит он и уходит из кабинета.

В комнате, кроме меня, никого. Не понимая, что происходит, я прижимаю трубку к уху и молча жду, уставившись на стену напротив.

— Алло? — слышу я неуверенный голос.

Это Хилаль!

— Хилаль? О Аллах, Хилаль, как я рад слышать твой голос. Что…

— Слушай меня, Насер. Слушай внимательно, друг, потому что у нас всего несколько минут. О, у меня упало сердце, когда я увидел, как ты выбегаешь из кафе. Я сразу понял, что твой план провалился.

— Меня возили на Площадь Наказаний. Меня били тростью. Я думал, что меня казнят. Что теперь со мной будет?

— Во имя Аллаха, дай мне сказать, Насер. Тебя и правда хотели казнить, но мой кафил сумел добиться, чтобы дело пересмотрели.

Я судорожно утираю слезы и благодарю Хилаля и его кафила, глотая слова и повторяясь.

— Хватит, Насер, ну, достаточно…

— Никаких слов не хватит, чтобы отблагодарить тебя за мое спасение. Что я могу сделать для тебя?

— Просто будь сильным. Мне жаль, что у вас с Фьорой не получилось уехать. Но сейчас не время лить об этом слезы, сейчас ты должен запомнить всё, что я тебе скажу, хорошо? — Он делает паузу, чтобы я успел воспринять его слова. — Тебя депортируют, только не в Эритрею, а в Судан. Ты поедешь в Порт-Судан. Религиозная полиция обыскивала твою квартиру, но я опередил их и забрал все письма и портрет твоей матери. Слава богу, что ты не знал настоящего имени Фьоры.

— Почему, Хилаль? Скажи, за что мне всё это? И я так скучаю по Фьоре. Хилаль, ты знаешь, что с ней?

— Насер, крепись. Идя к Джасиму, ты с самого начала знал, что рискуешь. Я знаю, что выбора у тебя не было, но раз тебя поймали, то ничего не поделаешь, тебя вышлют из страны. Так что нечего жалеть себя. Моя жена приехала ко мне, и я попросил ее найти на Аль-Нузле Фьору. Она нашла ее по розовым туфлям и всё ей рассказала.

— Ее туфельки до сих пор освещают Аль-Нузлу?

— Уже нет. Фьора сказала моей жене, что больше туфли ей не нужны.

Острая боль в сердце заставляет меня согнуться пополам.

Я вспоминаю про свой дневник и спрашиваю о нем Хилаля.

— Да, дневник я тоже нашел и передал через жену Фьоре вместе с письмами.

В отчаянии я роняю голову на колени. Она узнает постыдные секреты моего прошлого, описанные в дневнике. Но Хилалю нет дела до этого.