Горько, но правда

Мои туалеты наконец прибыли из Парижа. Если бы вы были так милы и доставили их как-нибудь в мое бунгало. Я, конечно, заплачу все, что нужно. И еще — можете вы получить мне деньги по аккредитиву? Триста фунтов, мне пока хватит.

Слаб (без тени смущения, невольно меняя солдатскую выправку на манеры джентльмена). Сколько ящиков, графиня?

Графиня. Боюсь, что шесть. Очень трудно будет?

Слаб. Понадобится верблюд.

Графиня. Хоть целый караван. Расходы — это пустяки. А как насчет аккредитива?

Слаб. Очень сожалею, графиня, но у меня при себе только двести фунтов. Остальные вы получите завтра. (Вручает ей пачку банкнот, она дает ему аккредитив.)

Графиня. Вы всегда все можете! Спасибо. Вы так любезны.

Толбойс (слушавший диалог между ними с возрастающим изумлением). Довольно! Ступайте!

Слаб вытягивается, отдает честь, поворачивается налево кругом и уходит беглым шагом.

Графиня, это очень нехорошо с вашей стороны.

Графиня. А что я сделала?

Толбойс. В военном лагере нельзя ни на минуту забывать о субординации. Мы стараемся не подчеркивать этого, но она всегда присутствует и всегда необходима. Этот человек — рядовой. Никакие взаимоотношения на равной ноге, даже намек на фамильярность с вашей стороны недопустимы.

Графиня. Но разве нельзя обращаться с ним как с человеком?

Толбойс. Ни в коем случае. Ваше желание естественно и говорит о вашем добром сердце; но обращаться с рядовым как с человеком — это пагубно для него же самого. Он забывается, слишком много себе позволяет. А в результате попадает в беду и дорого расплачивается за это, подвергаясь соответствующему дисциплинарному взысканию, которое учит его знать свое место. Я прошу вас быть особенно осмотрительной с этим Слабом. Он явно придурковат — носит с собой все свои деньги. Если вам еще случится с ним говорить, дайте ему почувствовать, что разговор с вами — это разговор между высоким начальством и очень низко стоящим подчиненным. Никогда не разрешайте ему заговаривать первым или называть вас иначе, как «миледи». Мы всегда будем рады помочь вам чем только можем, но вы должны обращаться за помощью ко мне.

Больная, в восторге от нахлобучки, которую получила Цыпка, кладет циновку и зонтик на песок и, ухмыляясь до ушей, ставит для полковника плетеное кресло справа от графини, потом сама садится на циновку и, обхватив руками колени вместе с зонтиком, прислушивается к их беседе, стараясь как можно больше походить на туземку.

Спасибо. (Садится.)

Графиня. Очень сожалею. Но когда я прошу не его, все только беспомощно разводят руками и говорят: «Вы бы обратились к Слабу».

Толбойс. Конечно, на него все взваливают, потому что у бедного парня не все дома. Итак, мы с вами условились : впредь вы будете обращаться ко мне, а не к Слабу.

Графиня. Непременно, полковник. Мне очень жаль, я вполне вас понимаю. Ну, я получила и головомойку и прощение, да?

Толбойс (благосклонно). У нас это называется выговор. Но вы, в сущности, ни в чем не виноваты. Я не имею никакого права выговаривать вам. Напротив, я виноват перед вами.

Графиня. Да ладно уж.

Больная предостерегающе кашляет.

(Торопливо.) Вульгарное выражение, правда, полковник? Но мне оно нравится.

Толбойс. Я не знал, что оно считается вульгарным. Очень выразительное!

Графиня. Конечно, ничего особенно вульгарного в нем нет. Но все-таки оно какое-то мещанское.

Больная стучит зонтиком по креслу графини. j

(Торопливо.) Есть какие-нибудь новости о разбойниках, полковник?

Толбойс. Никаких. Но матушка мисс Мопли совсем потеряла голову, бедняжка, — да и не удивительно! — и так-таки прислала мне выкуп: она умоляет внести его и освободить ее дочь. Она боится, что разбойники, при малейшем намеке на враждебные действия с моей стороны, отрежу^ девушке пальцы и будут присылать их один за другим, пока мы не уплатим выкупа; она даже предполагает, что они могут начать с ушей и изуродуют ее на всю жизнь. Конечно, такая возможность не исключена, подобные случаи бывали… И бедная леди с полным основанием указывает, что я не смогу вернуть ее дочери уши, если даже уничтожу всех разбойников до единого. А я, безусловно, так и сделаю. Пусть только посмеют тронуть английскую леди! Но я не могу потворствовать столь дерзкому преступлению.

Заговорщики обмениваются взглядами, полными ужаса.