Горькое лето 41-го

Командир 125-й стрелковой дивизии генерал-майор П. П. Богайчук 18 июня доложил командующему войсками Прибалтийского военного округа, что противник изготовился к нападению и может упредить наши войска в занятии укрепленных позиций. Он просил дать указание, как этого не допустить, или дать ему право самому принять неотложные меры. Комдив получил такой ответ от командующего войсками Ф. И. Кузнецова: «Больше выдержки. Силы и средства у вас есть. Крепко управлять. Не нервничать…» Командир артиллерийского полка 10-й армии 17 июня 1941 года на партсобрании сказал:

«Может быть, это наше последнее собрание в мирных условиях». Его обвинили в панических настроениях и арестовали.

В исторической литературе, в воспоминаниях некоторых ветеранов утверждается, что в Одесском военном округе по инициативе начальника штаба округа авиацию своевременно рассредоточили, войска привели в боевую готовность, и поэтому больших потерь не было. Это типичный пример, когда суждения строятся на основе однажды запущенных стереотипов, мифов, а не анализа конкретных условий обстановки.

Конечно, инициатива, проявленная в ОДВО или ВМФ, должна служить примером. Но в полосе Южного фронта не было таких массированных ударов, как в полосе Западного или Юго-Западного фронтов, и противник на этом направлении перешел в наступление через несколько дней после начала войны. Если бы даже не были приняты указанные выше меры, результат был бы тот же.

Или как мог главком ВМФ Н. Г. Кузнецов, как часто пишут, привести флоты «в полную боевую готовность»? Для этого нужно провести мобилизацию. Но она невозможна без решения политического руководства, Генштаба, наконец, без военных комиссариатов. Но в то же время фактом является то, что в Главном штабе ВМФ была разработана четкая система оповещения и приведения сил флота в высшие степени боевой готовности. Флоты были в короткие сроки оповещены и приведены в готовность к ведению боевых действий.

Реально в 1941 году военно-политическое руководство лишь к исходу 21 июня приняло решение, направленное на приведение пяти приграничных военных округов в боевую готовность. Но И. В. Сталин все еще надеялся, что нападения не будет. Директива, по существу, не давала разрешения на ввод в действие плана прикрытия в полном объеме. В ней предписывалось «не поддаваться ни на какие провокационные действия». В пункте «а» директивы от 21 июня 1941 года сказано: «В течение ночи 22 июня 1941 года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе».

А что делать полевым и всем другим войскам, производить или нет оперативное развертывание, не определялось.

Если бы, как планировалось, в округа был направлен заранее установленный сигнал: «Приступить к выполнению плана прикрытия 1941 года» или, как сделал нарком ВМФ, перейти на оперативную готовность № 1, то на оповещение войск ушло бы всего 25–30 минут. Но поскольку в округа была направлена директива, которая ограничивала приведение в действие оперативных планов (следовательно, во всех инстанциях ее нужно было расшифровывать и снова зашифровывать), то на оповещение и постановку задач ушло 3–5 часов, а многие соединения никаких распоряжений вообще не получили, и сигналом боевой тревоги для них стали разрывы вражеских бомб и снарядов. Поэтому сегодняшние рассуждения некоторых историков о том, что надо было на всех уровнях проявлять инициативу, в принципе верны, но не учитывают реально существовавшую в то время атмосферу.

Когда в исторических трудах справедливо отмечают, например, что соединения и части не были доукомлектованы личным составом и техникой до штатов военного времени, новые образцы танков и самолетов распылены, а не направлены для сформирования хотя бы нескольких боеспособных соединений, что полевая и зенитная артиллерия была оторвана от своих дивизий и отправлена на полигоны и о многих других подобных упущениях, то при отвлеченном подходе к этим вопросам, в отрыве от конкретных условий, в которых подобные решения принимались, все это выглядит как сплошная, ничем не объяснимая глупость, безответственность и головотяпство.