Горькое счастье

– Это как-то цинично, – проговорил всадник.

– Циничным обычно называют то, что есть чистая и неприукрашенная правда, – заметила незнакомка. – Впрочем, мне все равно, что вы об этом думаете. Вы славный человек, и я от всего сердца желаю вам добра и счастья, а потому хотела бы предупредить ваше несчастье.

– В любви, я думаю, есть одно самое страшное несчастие – когда ее не разделяют, – убежденно произнес спутник незнакомки.

– Вот от этого несчастья я и хотела бы вас предупредить.

– Есть ли у вас сердце?

– Разумеется, есть. Я, как и всякая женщина, к несчастью, имею его, но не вижу вокруг себя человека, которому стоит отдать это сокровище… – спокойным и твердым голосом произнесла всадница.

– Если вы ко мне равнодушны, то не беспокойтесь – я освобожу вас от моего присутствия как можно скорее, – заверил ее спутник.

– И будете весьма любезны. Мне бы сейчас хотелось побыть без постороннего общества.

– Вы имеете в виду всех или именно меня?

– И всех и вас в том числе, – сказала незнакомка и добавила твердым голосом:

– Я ни за кого не пойду замуж, никогда, никогда!

Тут она ударила хлыстиком коня по шее, и во весь дух поскакала прочь в лес, в самую чащу. Ее спутник последовал за ней.

Как две молнии пронеслись они мимо Николая и исчезли из вида.

А он, завороженный этой встречей, стоял и смотрел в ту сторону, куда унеслись прекрасная незнакомка и ее спутник.

* * *

Весь остаток вечера Николай провел, погруженный в воспоминания о нечаянно подслушанном разговоре. И вдруг понял, что прекрасная наездница очаровала его сердце. Впервые он взволновался от женской красоты. И это сладкое, незнакомое волнение было ему странным, неведомым и одновременно необычайно приятным.

– Уж не влюбился ли ты, мой друг? – спросила тетушка, заметив какое-то странное состояние своего племянника.

– Пожалуй, вы угадали, – ответил довольно храбро Николай.

– И в кого же, если не секрет?

– Я и сам не знаю в кого.

– Это прекрасно; в незнакомку, значит?

– Да, это так…

– И где ж ты, мой друг, ее увидел?

– Сегодня в лесу. Она ехала верхом. А с ней напару какой-то господин.

– О, молодые, горячие, полные жизни годы! – заметил старый князь, присутствующий при разговоре. – Когда ж не влюбляться как сейчас. В твои годы и меня тревожили грезы. Сколько раз бывал пылко влюблен – и не сосчитаю.

– Полно тебе, Павел Григорьевич, нашего друга подбивать на увлеченности, ему еще поступать в университет, – заметила княгиня. – Вот о чем у него голова должна болеть.

– Ах, Прасковья Сергеевна, разве мы думаем в его летах о том, что надо? Мы думаем о том, что нам хочется, о пленяющих нас грезах, что волнуют и тревожат нашу молодую душу…

– Оставь, оставь эти разговоры, мой друг, не отвлекай Николеньку от его предназначения, – строгим голосом сказала княгиня.

– По правде сказать, тетушка, я и сам пока еще не знаю своего предназначения, – признался Николай.

– Так узнаешь, мой друг, если о серьезном думать будешь, а не о пустяках, – назидательным тоном проговорила его тетушка.

– Да какие же это пустяки? – возразил старый князь.

– Прекрати немедленно эти разговоры! – сердитым голосом проговорила княгиня. – Нам не о том надо его наставлять.

– Кто ж в его годы слушает наставления стариков! – махнул рукой ее супруг. – Касательно меня так я никогда никаких наставлений не слушал.

– Ну и что из того? Что хорошего получилось? – недовольно произнесла княгиня.

– А что плохого? – пожал плечами князь. – Женился на тебе, трех детей воспитал и в люди вывел, в достатке живу. Что уж тут плохого получилось, позволь спросить. Ладно, не стану попусту пререкаться, пойду-ка лучше отдыхать, – сказал князь и пошел к себе.

– Не особенно его слушай, – посоветовала тетушка, обращаясь к Николаю. – Он всегда был слишком волен.

– Как это, тетушка? – полюбопытствовал тот.

– Да так… – уклонилась хозяйка дома от его вопроса.

– Все же поясните мне про вольность Павла Григорьевича, – продолжил настаивать Николай.

– Думаю, что рано тебе про это знать, – твердо проговорила княгиня.

– Почему же рано, мне уже восемнадцать, я гимназию с золотой медалью закончил, – с некоторой досадой в голосе произнес Николай.

– И хвалю за это, – отозвалась его тетушка. – И горжусь тобой, милый друг. А про вольности Павла Григорьевича… не хочу об этом говорить. Станешь повзрослее – сам всё узнаешь. А в твои года еще рано голову этим забивать. Ну, хватит о праздном, пора и на отдых. Что-то я устала к вечеру, – княгиня поднялась, поцеловала Николая в голову, перекрестила и пошла в дом

Он остался один. Последняя часть разговора с тетушкой и особенно ее упоминание вольности ее супруга произвели в нем какое-то неопределенное волнение и даже любопытство.

Он поднялся и, услышав в глубине дома голос старого лакея Поликарпа, вошел в дом и, найдя его, поинтересовался:

– Скажи, любезный, а что в ваших краях говорят про Павла Григорьевича?

– О чем это вы, барин? – не понял его вопроса лакей.

– Я про то, что вольного делал дядюшка в молодые годы. Ты ведь давно тут служишь, а потому смелю предположить, многое знаешь про это.