Горькую чашу – до дна!

– В гестапо. После этого они подняли меня с постели. – Он добавил обиженно: – Вечно заставляют меня улаживать такие дела. Знали бы вы, до чего это противно…

– Я даже не знаю, о чем вы говорите.

– Прекрасно знаете. Ванда Норден находится наверху, в вашем номере. Ее отец сбежал и сейчас направляется к границе. Физик из института… Кайзера Вильгельма! Имеющий звание ЕНО! Много лет работающий над секретным проектом государственной важности! Такого человека нельзя выпускать за границу!

– А может, он уже там.

– Значит, придется вернуться.

– Он же не сумасшедший!

– А я говорю – придется вернуться.

– Чего ради?

– Чтобы спасти жизнь своей дочери.

Я поднялся.

– Куда вы?

– Пойду позвоню моему послу.

– Погодите!

– Не задерживайте меня!

– Нет! Нет! – Он схватил меня за рукав и притянул к себе. – Сколько вам лет? Семнадцать! Вы ребенок и ничего не понимаете! Хотите позвонить своему послу? И что он сделает? Защитит вас, разумеется. Но ведь вам лично ничто и не угрожает! А возьмет ли американский посол под свою защиту дочку Нордена? Нет, дорогой друг, я действительно ваш друг, поэтому прошу мне поверить. – Он говорил быстро, захлебываясь словами и чуть не плача. – В бегах находится человек, обладающий секретами государственной важности. В любой стране мира его постарались бы остановить…

– Я знаю, что произошло в этой стране нынче ночью.

– Одно с другим никак не связано. Предупреждаю вас по дружбе! Если вы станете защищать фройляйн Норден, мы будем иметь право принять все меры против вас.

– Хотелось бы на это поглядеть!

– И поглядите!

– Если вы так уверены, почему несколько молодчиков из гестапо не поднимутся наверх и не схватят фройляйн Норден?

Он молчал.

– Могу за вас ответить. Потому что боятся! Боятся скандала в «Адлоне»! Тут пока еще полным-полно иностранных корреспондентов.

– Это нам безразлично.

– Если это вам безразлично, почему же гестапо не явилось?

– Потому что я попросил их не вмешиваться.

– Вы?

– Да, я. Ваш друг. Ваш искренний и преданный друг, – сказал он, приблизив свое лицо вплотную к моему и обдавая меня своим гнилым дыханием. – В случае если вас здесь отдадут под суд, а потом – если повезет и не случится худшего – обменяют на немца, осужденного в Америке, и вышлют: что с вами будет? Что будет с вашим УФА-фильмом?

– На это мне плевать.

– Вовсе вам не плевать! В семнадцать лет не все равно, вернешься на экран или нет. Дайте мне ваш ключ. И погуляйте полчаса. Нечего на меня так смотреть. У фройляйн Норден ни один волос не упадет с головы, клянусь вам. Мы же не сумасшедшие! Мы же хотим, чтобы ее отец вернулся. Он нам очень нужен! Господи Боже мой, неужели нужно еще что-то говорить?

– Ничего больше не нужно. Вполне достаточно. Теперь буду говорить я.

– Что?

– Не вам. Видите вон там человека с трубкой? Это Джек Коллинз из Юнайтед Пресс. А тот, что рядом с ним, в смокинге, – берлинский корреспондент агентства Рейтер. Оба они – мои друзья. Сейчас я позову их сюда и расскажу им о сделанном вами предложеньице.

На его лбу выступил пот.

– Кстати, вон там, в глубине зала, сидит Анри Дюваль из Франс Пресс. А рядом с ним – Маргарита Хиггинс из концерна Херста. Им обоим я тоже это все расскажу. А завтра утром вы и ваш фотограф будете сопровождать меня и фройляйн Норден, когда я повезу ее в Линдау. – Я крикнул: – Эй, Джек!

Джек Коллинз обернулся.

– I've got a good story for you!

– Be with you in a minute, Peter! [35]– откликнулся он.

Плюгавый Хинце-Шён прошипел:

– Ну что ж, тогда мне придется распорядиться, чтобы завтра утром прекратили строить.

– Что строить?

– Декорации вашего фильма в павильоне.

– Вранье! Декорации никто и не строит.

– Нет, строят.

– С каких это пор?

– С сегодняшнего дня.

– Опять вранье! Мы должны начать съемки только в декабре.

Тут он вытащил из кармана письмо. Конверт был запечатан; я прочел: «Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды». Я прочел письмо. Личный референт г-на д-ра И. Геббельса сообщал киностудии УФА, что по желанию министра съемки фильма с участием Питера Джордана должны быть ускорены. К ним следует приступить не позднее 20 ноября; референт называл также режиссера, которого пожелал назначить министр, и исполнительницу главной роли – также по желанию министра.

Я положил письмо на стол. Хинце-Шён тут же спрятал его в карман.

– Я же сказал вам по телефону – все зависит от вас. Завтра утром съемки отменят. Тем самым УФА выбывает из игры.

– Что значит «УФА выбывает из игры»?

– Если бы фильм снимался, УФА могла бы принимать участие в игре. Равно как и вы сами. Вы могли бы потребовать ежедневных свиданий с фройляйн Норден, могли бы каждый день разговаривать с ней в тюрьме.

– В тюрьме?

– После возвращения отца ее, разумеется, немедленно выпустили бы. Семье вернули бы все имущество, а причиненный ущерб был бы возмещен. – Он откинулся на спинку стула. – Пора кончать. Я пробовал и так и этак. Если я встану из-за стола без ключа от вашего номера, мистер Джордан, через две минуты сотрудники гестапо откроют вашу дверь отмычкой. И тогда…

– И тогда?

– Тогда участь вашей подружки будет на вашей совести!