Город

Не дожидаясь ответа, вдохнул поглубже и стал разгибать колени, отрывая Бартелла от бревна. Однако старик перевалился у него на спине, солдата мотнуло, нога соскользнула. Он тяжело упал на колено, при этом левая рука проехалась по косой балке – разорвалась и ткань, и кожа под ней. Для охваченной ужасом Эмли время замедлило ход, она видела, как солдат ухватился за нижнюю балку, как буграми вздулись мышцы у него на плечах… Он передвинул Бартелла поудобнее, и тут-то Эм увидела у него на предплечье знакомый знак в виде буквы «С», белый на незагорелой коже. То самое клеймо, о котором расспрашивал ее Бартелл… которое он рисовал в грязи Чертогов когда-то давно… да и теперь порой в задумчивости чертил… Кто же он, этот незнакомец, отмеченный непонятным клеймом?

Солдат между тем застонал от усилия, рванулся вверх – и, выпрямившись, оторвал-таки Бартелла от балок моста. Тот глухо охнул, прижимаясь к его спине. Очень медленно, бережно перемещая руки и ноги, мужчина потащил свою ношу к спасительному отверстию окна. Эмли, пугливо оглядываясь назад, следовала за ним как можно ближе и, если удавалось, поддерживала Бартелла за поясной ремень, силясь облегчить солдату работу.

Когда они приблизились к окошку, женщина и двое мальчишек вылезли навстречу – и все сообща они затащили Бартелла через подоконник внутрь. Как только солдат смог снять его руки со своей шеи, он без промедления метнулся обратно и схватил за руку Эм.

В это же мгновение у нее за спиной взревело пламя, пыхнуло жаром и раздался треск, на который откликнулись пронзительные голоса снизу. Едва Эм успела ступить на карниз, как мост рухнул у нее за спиной. Солдат помог девушке удержаться. Она благодарно улыбнулась и спрыгнула с подоконника так легко и изящно, словно выходила из богатой кареты.

Оба тут же упали на колени подле Бартелла.

– Надо вытащить нож, – сказал солдат. И посмотрел на молодую женщину, мать мальчишек. – Неси чистые полотенца, тряпки, что еще там… Будем кровь останавливать!

Вдвоем они затащили Бартелла на низкий топчан, и мужчина извлек нож из раны. Внимательно осмотрел ее и прикрыл чистой ветошью. Та промокла так быстро, что у Эм оборвалось сердце. Солдат бросил окровавленную тряпицу и прижал к ране чистую ткань. Затянул повязку, грубоватую, но надежную, и поднялся.

– Не давай ему двигаться, – велел он женщине. – Захочет пить, напои. – И повернулся к Эмли. – Он у тебя крепкий. И выживал после худших ран, чем сегодня.

– Спасибо, – прошелестела она.

Наглотавшись дыма, она почти утратила голос. Но что тут можно выразить словами? Поэтому она лишь улыбнулась и кивнула.

Солдат посмотрел на нее. На перемазанном сажей лице странно выделялись глаза в светлых ресницах. Эмли запоздало вспомнила, что этого-то человека она так боялась. А еще она почувствовала, что смущается и краснеет. С чего бы?

– Кто ты? – прошептала Эм.

– Меня зовут Эван Броглан. – Он откашлялся, избавляясь от наполнившего легкие дыма. – Много-много лет назад твой отец спас мне жизнь…

Она не ответила, и он спросил:

– А ты, наверное, Эмли?

Она кивнула.

– Скажи-ка мне вот что, Эмли… Твой отец когда-нибудь упоминал человека по имени Фелл Эрон Ли?

Часть четвертая

Добродетельный сын

21

В раннем детстве Фелл жил большей частью по чужим людям. Позже, в казармах и полевых лагерях, где в основном проходила его жизнь, он слышал, как товарищи рассказывали о своих матерях. Послушать их, это все были святые женщины, истинные ангелы: добрые, улыбчивые, полные участия и любви. Сам он считал себя напрочь лишенным сопливой чувствительности. Когда суровые и жесткие мужики чуть не слезы с глаз утирали, ему трудно было такое понять. А временами становилось даже противно. Он много раз видел, как насиловали и калечили женщин, – и отворачивался, и окаменевшее сердце в его груди даже не екало. После чего та же самая солдатня, которая творила все эти непотребства, всхлипывала над винными кружками, повествуя о своих добродетельных матерях и нежно любимых сестренках, таких невинных и чистых…

Фелл матери не помнил. Лишь иногда во сне всплывало лицо совсем юной женщины, почти девочки… мягкие губы, целующие его лоб… запах молока и чистого белья… Однако самым ранним его воспоминанием стала долгая и страшная поездка, когда его передавали с рук на руки впотьмах, при факельном свете. И пахло гарью, конским потом и кровью.

Он вырос в больших казармах с другими мальчишками, сплошь чужеземцами. Их приучали состязаться друг с дружкой, поощряли за драки, вознаграждая за отвагу и силу, за умение пользоваться оружием и кулаками. Не разрешалось только убивать, потому что каждый был по-своему ценен. Если же возникала дружба – таких немедленно разводили по разным казармам.