Город

Но выработанная всей жизнью упрямая решимость, та самая, которая, будучи помножена на мужество и удачу, в свое время вывела его в главнокомандующие, удержала старого полководца от того, чтобы признать поражение. Задрав голову, он неглубоко дышал смрадным воздухом – и держался…

* * *

Около тысячи лет назад каждый ребенок в Городе знал некое имя. Знал не хуже, чем имя самого императора, хотя принадлежало оно простолюдину, сыну земледельца, и притом чужестранцу. Имя Лазарида Лапифа казалось детям очень смешным, поэтому они его и запомнили, а вовсе не из-за того, что он был механиком.

В отличие от них взрослые знали, что Лазарид был самым важным человеком в Городе. Естественно, за вычетом Бессмертного.

В те дни, когда Город был моложе, не страдал таким неумеренным честолюбием и, соответственно, имел гораздо меньше врагов, императору заблагорассудилось обратить свою мысль к укреплению его основания. Он повелел устроить совершенно новую сеть тоннелей и сливов для сточных и дождевых вод, наложив ее на прежнюю, выстроенную шестью веками ранее и постепенно приходившую в негодность. Знатоки машин, зодчие и простые строители были призваны как изнутри Города, так и извне – состязаться за должность главного механика. Ее предыдущий обладатель был казнен: повешен, выпотрошен и четвертован – за некое то ли действительное, то ли выдуманное преступление против Бессмертного. Однако соревнование за место этого бедняги оказалось очень азартным.

Лазарид Лапиф был гением. В один прекрасный день он возник при дворе императора, в Алом дворце, словно из ниоткуда. На тот момент ему еще не исполнилось тридцати, и ни один из механиков и зодчих Города так и не сознался, что слышал когда-либо его имя. Тем не менее он прекрасно знал и Город, и все его службы, а подробные планы разработанной им сточной системы были до того хороши, что прочие предложения на их фоне стали казаться детскими каракулями.

Эти планы были еще и художественно исполнены. Нарисованные многоцветными чернилами на толстой сливочного цвета бумаге, они были проиллюстрированы сотнями крохотных изображений плотин, шлюзов, соединений труб и огромных накопительных пещер, а по краю – резвящихся собак, охотящихся кошек, рабочих, ученых, шлюх, моряков и даже механиков. Рисунки так очаровали императора, что он только ради них и отдал вожделенную должность Лазариду.

И молодой человек полностью оправдал высочайшее доверие. Он оказался еще и отменным зодчим, искусным математиком, астрономом и философом. Достаточно сказать, что и через тысячу лет его имя еще кое-кто помнил.

В его времена внутри Города было полно незастроенных участков: луга, парки, даже земледельческие угодья. Лазарид распорядился все это убрать, а затем выкопать глубокие и широкие котлованы, где и разместился, так сказать, костяк его новой системы: главнейшие водоводы, вроде Дикой Канавы, и очень сложно устроенные, оборудованные машинами запруды, вроде водосброса Садакка, ныне известного как Дробилка. Хотя за тысячу лет многие водохранилища и тоннели обвалились, водосброс Садакка оказался таким чудом механики, что преодолел всю эту бездну времени почти неповрежденным. И начал ломаться только потому, что последние сто лет все думали исключительно о войне и никто больше раз в полгода не останавливал Дробилку ради осмотра и необходимой починки.

Если бы Бартелл, сидя в Великой библиотеке, сопоставил два эти названия – водосброс Садакка и Дробилка, – он знал бы, что древний механизм был предназначен перемалывать любой крупный мусор, поступивший с верхних уровней системы, чтобы не засорял и не перекрывал нижние, самые старые и уязвимые тоннели. Когда оторвало и унесло первый цилиндр, этим было положено начало неотвратимой катастрофы. Нижние тоннели то и дело забивало, потом пробки выносило – и они скапливались опять. Так шли годы. Под тяжестью воды обрушивалось все больше проходов. Каждую осень и зиму нижние Чертоги затапливало так, что жители туда больше и не совались даже летом, справедливо считая их слишком ненадежными и опасными. А еще по всему Городу начал расти уровень подземных вод…

И настал момент, когда Дробилка готова была развалиться совсем. В ней недоставало уже доброй половины цилиндров, и получившиеся дыры забил мусор. Зимние дожди только добавили давления на изношенный механизм. Деревянные конструкции и старинный камень начали сдвигаться. То на волосок, то на палец…

К тому времени, когда древняя Дробилка рассыпалась окончательно, никто уже не помнил ее первоначального названия. И никто не заметил ее исчезновения…

* * *

Глубоко под ней и на некотором расстоянии к западу Индаро со спутниками со всех ног удирали от гораздо меньшей беды. Они мчались вдоль Дикой Канавы, стараясь оказаться как можно дальше от поскрипывающей запруды, и отчаянно высматривали выход.

Вот кто-то из солдат остановился и вскинул фонарь.

– Сюда! – закричал он. – Сюда!