Город Анатоль

— Правильно, Ники! Теперь я вспоминаю: верно, лошади понесли!

Затем последовал рассказ о том, как Яскульский застрелил медведицу. Вот вылезают они, значит, из саней и начинают подбираться к медведице…

— После первого выстрела она затрясла лапой, точно ее укусила пчела. Яскульский стреляет снова. Медведица упала, тихонько заворчала и подохла.

— Но где же был наш друг Ники? — воскликнул Яскульский. — При первом же выстреле он бросился наутек. Когда я уложил медведицу, он был уже далеко и всё старался добраться до саней. За твое здоровье, мой милый друг, не сердись на меня, но всё было именно так, ха-ха-ха!

Весь бар дрожал от хохота.

«Акробат» ловко балансировал на спинке стула.

— Нет, — спокойно сказал он, — это было не совсем так. Когда показалась медведица, я прекрасно помню, я действительно хотел выскочить из саней, но ты сказал мне: «Ради бога, не оставляй меня одного! Это страшный зверь, это медведица-матка!» Но я всё же выпрыгнул, не спеша подошел к ней вплотную и, вежливо раскланявшись, застрелил ее. А вообще-то я за всю свою жизнь не видел ни одного медведя и ни одного волка.

Слушатели в восторге хлопали в ладоши.

— Ну, знаешь…

Яскульский в гневе встал со своего места. В это мгновение кто-то крикнул:

— А вот и Грегор!

— Цыгане! — закричал Янко, вскочил и бросился обнимать Жака. Глаза его загорелись от счастья. Он смотрел на Жака, как влюбленный.

— Я твердо знал, что ты придешь, Жак! Роза, вот Жак! Поцелуй его!

Роза обняла Жака за шею.

— Ты друг Янко, я люблю тебя! — воскликнула она и поцеловала его. Она была уже немножко пьяна.

— Цыгане, — закричал Янко, — «Ютку»! И цыгане заиграли и запели:

Ютка, лишь она любить умеет, Ютка, Ютка, моя Ютка!..

Здесь был еще молодой доктор Воссидло, тоже изрядно навеселе, и горбатый Лео Михель, социалист: он приветствовал Жака латинскими стихами, которых тот не понял. Тут же было несколько девиц из бара, — их уже совсем развезло. Белокурая Жермена сделала вид, будто очень близко знакома с Жаком, и немедленно уселась к нему на колени.

Прощальный праздник Янко был выдержан в том же стиле, что и все его прежние вечеринки и кутежи.

XXXI

— А теперь шампанского, Ксавер! — закричал Янко. — Жак Грегор пришел, теперь начинается!

«Акробат» запел. У него был хороший мягкий тенор, только, пожалуй, слишком сладенький. Успех, выпавший на его долю, не давал покоя Яскульскому. Он вскочил и затянул глухим басом:

Не сыщешь девушки нигде Милей моей голубки!..

Цыгане снова играли и пели. Ксавер так хлопотал над бутылками, что с него пот лил ручьями. Много ли надо молодым людям? Покричат, посмеются — и вот они уже счастливы. Яскульский завел новый охотничий рассказ. В первый раз всё это были, конечно, враки, а вот теперь… Но его никто не слушал. Стоял такой шум, что едва можно было расслышать свои собственные слова.

Доктор Воссидло обнял Жака за шею. Это был белокурый, хрупко сложенный человек. Когда он пил, он становился мягок как воск. Он вздыхал, голос его звучал нежно, точно голос девушки. Да, слава богу, теперь его дела пошли лучше. Ему больше не нужно торговать зубными щетками и аспирином. Теперь у него есть практика, и он хорошо зарабатывает. В городе очень много венерических больных (он чуть было не сказал «слава богу»), — каждый третий мужчина заражен, каждая третья женщина. Приходится много работать со шприцем. Ежедневно, от пяти утра до десяти вечера, он трудится, не разгибая спины. Он снял во дворе почтовой конторы несколько комнат и там принимает по вечерам. Это удобно, пациенты могут незаметно проходить через двор. Разумеется, ему было бы приятней работать в качестве хирурга; но ничего, он всё-таки доволен. Наконец-то и ему улыбнулось счастье!

— За твое здоровье, Жак! В конце концов этим я обязан тебе.

А Лео Михель, право, был скучен со своими вечными разговорами о социализме. Он чокнулся с Жаком и сказал:

— В сущности, мне не следовало бы пить за твое здоровье, Жак!

— Почему же? — весело спросил Жак.

— Ну мне как социалисту! Ты это забыл? Что Жак сделал из этих простых, бесхитростных крестьян? Он отдал их на эксплуатацию капиталу. Да, вот что сделал Жак! Он, Лео Михель, не умеет льстить, он всегда говорит правду. Жак смеялся. Этого Михеля трудно было принимать всерьез. А может быть, крестьяне довольны тем, что зарабатывают деньги? Ведь раньше они подыхали с голоду. Михель вскочил и подбоченился:

— А что, скажи, платит рабочим «Анатолийская нефть»? Между нами говоря, Жак, разве это заработная плата? Это голодная заработная плата, если сравнить ее с европейскими ставками. А эти бараки! Вонь от них даже сюда доходит. Рабочие спят там в страшной тесноте, как рабы на галере, их пожирают вши и клопы. Подожди только, когда у меня будет своя газета…

Жак снова рассмеялся.

— Компания сдала рабочим бараки без вшей и клопов, в этом ты можешь быть уверен! Мы везде устроили горячие души, но они ими не пользуются.

Михель раздражался всё больше.