Город Анатоль

— А для кого и для чего эти рабы надсаживаются по двенадцати часов в сутки, разрешите вас спросить? — кричал Михель, сверкая глазами. — На кого они работают? Для человечества? О нет! На несколько десятков капиталистов. Капитализм…

Но он не договорил, так как «акробат» поднял его вместе со стулом на воздух, и он яростно дрыгал ногами, пытаясь слезть оттуда. Все кругом смеялись.

Яскульский ненавидел социалистов, ненавидел острой ненавистью. Он горланил:

— Что это ты заладил, милейший? Ты говоришь так только потому, что у тебя нет денег. Если бы у тебя были деньги в кармане, ты бы расписывал капитализм в стихах.

Михель, казалось, задыхался от гнева. Пусть Яскульский положит ему на стол сто тысяч крон, он только плюнет на них.

— Если бы я положил на стол только сто крон, дорогой мой, понимаешь, только сто, так ты стал бы на колени перед столом, если б я потребовал! Я знавал побольше социалистов, чем ты думаешь. И что это были за люди? Вот здесь был один такой болтун. Он говорил на собрании перед деревенскими батраками, мутил их, но они просто разбили ему нос в кровь и выбросили из трактира.

Михель в отчаянии воздел руки к небу:

— Где здесь логика? В твоей диалектике нет никакой логики! С тобой невозможно разговаривать!

И спор потонул в общем смехе.

Янко кричал и смеялся громче всех. Он всё хотел слышать, ни одного слова он не должен пропустить. Жадно схватывал он, что говорилось кругом, в каждый разговор вмешивался, над каждой шуткой смеялся. Роза следила за ним восхищенным взглядом. Если он что-нибудь говорил и его слушали недостаточно внимательно, она кричала: «Слушайте, слушайте, что Янко говорит!» Его остротам она восторженно аплодировала, всё равно, были они удачны или нет. Она не делала ни малейших усилий скрыть свою влюбленность, обнимала его, целовала его лицо и руки.

— Да, я люблю Янко. Я восхищаюсь им!

— Да, люби меня, Роза, восхищайся мною, — благодарно говорил Янко. — Быть любимым, быть предметом восхищения — это такое блаженство!

Но вот настала минута, когда нужно было прощаться.

— Прощайте, друзья мои, прощайте! — Янко целует Розу, целует девиц из бара. — Трудно мне, трудно расставаться с вами!

Он обнимает Жака, обнимает Михеля и Воссидло, обнимает Яскульского. Пусть Ксавер нальет ему стакан вина.

— Завтра в это время я буду далеко от вас. Веселые часы провели мы с вами вместе!

И вдруг у Янко срывается голос. Роза плачет. Она покрывает быстрыми поцелуями руку Янко. Никогда, никогда она не отпустит его одного.

«Куда это он хочет уехать? — думает Жак. — У него нет денег. Последние свои кроны он отдал этому проходимцу Ледерману.

Всё это сплошная комедия. Он вошел теперь в роль трагического героя, и это нравится ему. Никуда он не поедет и вообще ничего не сделает. Завтра я снова увижу его, он рассмеется и скажет: «Куда ж мне ехать, ведь у меня нет ни гроша!» И он, Жак, одолжит ему несколько сот крон. И Янко опять будет смотреть на жизнь веселее. А в конце концов Борис — ему больше ничего не останется — заплатит долги Янко. Ему придется сделать это ради чести семьи Стирбеев».

А эта история с картинами? Чепуха! Фаркас грозил, что заставит Янко явиться к нему в одиннадцать часов утра, грозил его вытребовать, но в конце концов он не захочет ставить себя в смешное положение. Если Янко не придет, он сам отправится к Янко, составит протокол и направит его в надлежащую инстанцию. Протокол этот будет пылиться в шкафу вместе с другими судебными актами, и вся история будет предана забвению. Мы еще и не такое видывали.

— Желаю вам, друзья мои, полного счастья! — воскликнул Янко, поднимая стакан.

Вдруг он покачнулся и смертельно побледнел. Даже губы его побелели.

Ксавер поспешил к нему со стаканом воды. Роза испуганно вскрикнула:

— Что с тобой? 

— Ничего, ничего! Мне нужно глотнуть свежего воздуха. 

И Янко вышел из комнаты.

У него было мучительное чувство, будто он вдруг проваливается в бездонную глубину. Холодный пот выступил у него на лбу.

XXXII