Город Дождя

поступка, преподнесённого так одухотворённо, так пламенно, что невозможно не повторить

его, как, например, в романе Гёте “Страдания юного Вертера”, который унёс немало жизней

своих читателей. Как правило, такое искусство рождается из душевных страданий,

страшного потрясенья, неприятии мира, бесконечной тоски… Подобно мукам Медузы

Горгоны, через которые она прошла, прежде чем свершилось рождение Пегаса. В школе я

увлекалась греческой мифологией, могла часами странствовать по страницам старой

пожелтевшей книги “Мифы древности”, декорированной рельефным золотым тиснением,

которая досталась нашей семье от какого-то знатного родственника, жившего в

конце XIX века. Родители хотели подарить её своему знакомому букинисту-коллекционеру,

но я категорически воспротивилась этому, и они оставили эту затею – мне почти всегда

давали то, что я просила, за исключением того, что было действительно важно.

Ещё будучи ребёнком, я научилась ценить хорошие книги и обращалась с ними крайне

бережно, с уважением и любовью. Возможно, я тогда даже не понимала, но чувствовала: в

них сокрыта не только мудрость поколений, но и нечто большее – дух человечества. Ничто

не приносило мне такого удовольствия, как эти картины души. К мифам я всегда относилась

с особенной любовью. Меня притягивало первобытное мышление человека, его мистический

взгляд на мир, отголоски которого я отчётливо слышала в своём сознании. Легенда о Медузе

Горгоне поразила мой детский разум. Медуза не стала для меня олицетворением зла и

коварства, напротив, мне было жаль её: исходя из того, как был пересказан миф, можно было

заключить, что она не была таким уж чудовищем. Позже я прочла “Метаморфозы” Овидия, и

окончательно прониклась к ней. Для меня её история была наполнена невероятным

трагизмом и возмутительной несправедливостью – именно жестокие боги превратили её в

безжалостное чудовище. Когда-то она была доброй девушкой, о красоте которой ходили

легенды, и больше всего она поражала своими роскошными волнистыми волосами цвета

солнечного янтаря. Однажды она молилась в храме Афины, где её увидел Посейдон. Ему

понравилась эта прелестная девушка, и он насильно овладел ею прямо в священном месте.

Узнав об этом, Афина, вопреки справедливости, обрушила весь свой гнев на несчастную

девушку, превратив её удивительные волосы в отвратительных змей, лишив возможности

общаться с близкими людьми, ведь теперь один только её взгляд обращал всё в камень.

Меня очаровывал этот образ, который отчасти создало и моё воображение, – сильная и

жестокая, вызывающая страх и восхищение женщина, творящая зло, не в силах заглушить в

себе неумирающую боль. Уже тогда мой детский разум стремился выявить во всём причину

зла, ведь, в конце концов, у всего на свете должна быть причина.

Однажды брат подарил мне небольшой инклюз с маленьким чёрным паучком, а я потеряла

его буквально на следующий день. Помню, это расстроило Андрея… Я нашла его только

спустя три месяца после смерти брата, когда разбирала свои старые дневники, школьные

тетради, книги детства. Было так странно обнаружить его среди сочинений Овидия и

Еврипида. Тогда я подумала, почему время сохранило мысли именно этих великих людей,

живших ещё до нашей эры, почему природа пожелала увековечить именно это насекомое,

маленького паучка, застывшего в янтаре? Была ли в этом какая-то логика, какой-то замысел?

И был ли хоть какой-то смысл в том, что Андрей умер так рано? Как мне хотелось тогда,

чтобы на всё это у меня был один ответ. В тот день я написала стихотворение, которое

назвала “Фарфоровая жизнь”:

Обняла коленки из фарфора,

Никуда сегодня не пойдёшь.

Там, за дверью, назревает ссора,

Третий месяц за окошком дождь…

Все в чернилах руки перемажешь,

Но растает тоненький листок;

И в коробочку свою обратно ляжешь,

Фантики сложив у самых ног.

На ресницы опускается тревога,

Механизм внутри тебя дрожит,

Прячешься под шкаф – боишься рока,

Кто-то в комнате твоей сидит.

Маленькими ножками цепляясь

За ковер искусственный, летишь.

Кто же так смеется, забавляясь,

Наблюдая с белых гладких крыш?

Трогаешь руками жуткий ветер –

Скользкие перила предают.

Превратишься завтра в хрупкий пепел –

Куклы на том свете не живут!

Думаю, это мой единственный стих, в котором я бы не стала ничего менять, не потому что не

вижу в нём недочётов, совсем напротив, но так нужно – все те эмоции и слова должны жить

в своём первозданном виде, как корявый рисунок древнего человека в глубоких недрах

пещер.

Решив, что прошло уже достаточно времени, я выглянула из-за своего укрытия – улица была

пустынна. Я встала и уже собиралась продолжить свой путь, как спиной почувствовала чей-

то взгляд и порывисто оглянулась. Снизу, из окна, покрытого ржавой решёткой, на меня

смотрел изнурённый худенький мальчик в грязно-белой пижаме. Заметив меня, он испуганно

отпрянул от окна и скрылся за шторами, оставив на стекле маленький лёгкий след своей

детской руки. Я оцепенела. Тот, о котором я столько думала, о котором столько

расспрашивала у обитателей этого города, так просто возник прямо передо мной. Мёртвый