Город и псы

– Я его не помню, – сказал Гамбоа. Ягуар в замешательстве поднял глаза. – В смысле – каким он был кадетом. Других четко вижу, помню, как они вели себя на полевых занятиях, как на ком форма сидит. Арану – нет. А он ведь три года в моей роте был.

– Не надо мне советов, – бестолково сказал Ягуар. – Не надо мне ничего говорить, очень вас прошу. Не люблю, когда…

– Это я не вам, – сказал Гамбоа. – Не волнуйтесь, советов давать не собираюсь. Идите. Возвращайтесь в училище. Отпустили вас всего на полчаса.

– Господин лейтенант, – сказал Ягуар, замер с открытым ртом и повторил: – Господин лейтенант.

– Дело Араны закрыто, – сказал Гамбоа. – Армия больше слышать о нем не хочет. И никто не заставит ее передумать. Проще воскресить Арану, чем убедить армию, что она совершила ошибку.

– Вы не отведете меня к полковнику? – спросил Ягуар. – Тогда вас не ушлют в Хульяку. Не делайте такое лицо. Думаете, я не понимаю, что вам это дело тоже боком вышло? Отведите меня к полковнику.

– Знаете, что такое бесполезная жертва? – спросил Гамбоа. Ягуар как будто не понял и пробормотал: «Чего?» – Если враг безоружен и сдался, ответственный боец не может в него стрелять. Не только по нравственным соображениям, но и по военным – из экономии. Даже на войне не должно быть бесполезных покойников. Понимаете? Отправляйтесь в училище и постарайтесь, чтобы смерть Араны послужила вам уроком на будущее.

Он скомкал листок и швырнул на землю.

– Идите, – сказал он, – скоро обед.

– А вы не вернетесь, господин лейтенант?

– Нет, – сказал Гамбоа, – может, когда-нибудь еще увидимся. Прощайте.

Он взял чемодан и пошел по Пальмовому проспекту в сторону Бельявисты. Ягуар некоторое время смотрел ему вслед. Потом поднял смятые бумажки, лежавшие у его ног. Гамбоа порвал листок пополам. Половинки легко складывались и читались. Он удивился, увидев еще два обрывка, помимо того, на котором написал: «Лейтенант Гамбоа, я убил Раба. Можете сообщить об этом в рапорте и передать меня полковнику». Обрывки составляли телеграмму: «Два часа назад родилась девочка. Роса молодцом. Поздравляю. Жди письма. Андрес». Он изорвал всё на мелкие кусочки и по дороге к обрыву один за другим бросал их на ветер. Остановился, взглянул на большой особняк с просторным садом. Первый дом, куда он залез. Потом пошел дальше, к набережной. Посмотрел на лежавшее внизу море: оно было не такое серое, как обычно; волны разбивались о берег и мгновенно исчезали.

Белый слепящий свет, казалось, бил из крыш и поднимался прямиком в безоблачное небо. У Альберто было ощущение, что глаза лопнут от бликов, если слишком пристально вглядеться в один из этих фасадов с большими окнами, впитывающих и испускающих солнце, словно разноцветные губки. Даже в легкой шелковой рубашке он вспотел. То и дело приходилось промокать лицо полотенцем. На проспекте было до странности пусто: обычно в это время уже выстраивалась пробка в направлении пляжей. Он посмотрел на часы, но время не увидел, завороженный великолепным сверканием стрелок, циферблата, головки, золотого браслета. Красивые часы, из чистого золота. Накануне вечером в парке Саласар Плуто сказал: «Похожи на хронометр». Он ответил: «Это и есть хронометр! С чего у них иначе четыре стрелки и две головки? А еще они водонепроницаемые и противоударные». Ему не поверили, и тогда он снял часы и сказал Марселе: «Шваркни их об землю, чтобы все убедились». Марсела никак не могла решиться и коротко пронзительно взвизгивала. Плуто, Элена, Эмилио, Бебе и Пако ее подначивали. «Что, прямо взять и шваркнуть?» «Да, – говорил Альберто, – давай уже, не томи». Когда часы, наконец, оказались в воздухе, все умолкли; семь пар глаз жадно следили за полетом, предвкушая, как они разлетятся на куски. Но часы, ударившись о землю, только легонько отскочили, и Альберто их поймал – целыми и невредимыми, без единой царапины, и точными, как прежде. Потом он лично окунул их в крошечный фонтанчик посреди парка, дабы доказать водонепроницаемость. Альберто улыбнулся. Подумал: «Сегодня искупаюсь с ними на Подкове». Отец, когда подарил их на Рождество, сказал: «Это тебе за отлично сданные экзамены. Наконец-то начинаешь оправдывать фамилию. Вряд ли у кого-нибудь из твоих приятелей есть такие же. Сможешь пощеголять». И точно – накануне только и разговоров в парке было, что о часах. «Отец понимает толк в жизни», – подумал Альберто.