Город и псы. Зеленый Дом

I

– Я открою вам один секрет, о котором вы даже не подозреваете, господин сержант, – сказал Тяжеловес, понизив голос. – Только чтобы никто не услышал.

Черномазый, Малыш и Блондин, облокотясь о стойку, разговаривали с Паредесом, который наливал им анисовку. Из таверны вышел мальчик с тремя глиняными горшочками в руках. Он прошел через площадь Санта-Мария-де- Ньевы и свернул в сторону полицейского участка. Горячее солнце золотило капироны, крыши и стены хижин, но землю заволакивал белесый туман, казалось, наплывавший с Ньевы.

– Они не слышат, – сказал сержант. – Что же это за секрет?

– Я уже знаю, кто та девушка, которая живет у Ньевесов, – сказал Тяжеловес, выплюнув черные зернышки папайи, и вытер платком потное лицо. – Помните, та, которая нас так заинтересовала в тот вечер.

– Ах вот как! – сказал сержант. – Ну, кто же она?

– Это та самая, которая выносила мусор у монахинь, – прошептал Тяжеловес, косясь на стойку, – которую выгнали из миссии за то, что она помогла сбежать воспитанницам.

Сержант порылся в карманах, но его сигареты лежали на столе. Он закурил, глубоко затянулся и выпустил облачко дыма. Попавшая в него муха заметалась и, жужжа, улетела.

– А как ты это узнал? – сказал сержант. – Тебе ее представили Ньевесы?

Тяжеловес стал прогуливаться вокруг хижины лоцмана, как будто невзначай, господин сержант, и в это утро увидел ее на ферме – она работала вместе с женой Ньевеса. Бонифация – вот как ее зовут. Не ошибся ли Тяжеловес? С чего бы она стала жить у Ньевесов, ведь она послушница, почти монахиня. Нет, с тех пор, как ее выгнали, она уже не послушница и не носит формы, а Тяжеловес ее сразу узнал. Немножко ростом не вышла, но в теле и, должно быть, молоденькая. Только пусть он ничего не говорит остальным.

– Ты что, меня болтуном считаешь? – сказал сержант. – Брось свои дурацкие наставления.

Паредес принес им два стаканчика анисовки и постоял у стола, пока они пили, потом вытер тряпкой столешницу и вернулся за стойку. Черномазый, Блондин и Малыш направились к выходу, и, едва вышли за порог, солнце розовым пламенем зажгло их лица и шеи. Туман поднялся выше, и издали жандармы казались безногими калеками или путниками, перебирающимися вброд через пенистую реку.

– Не трогай Ньевесов, они мои друзья, – сказал сержант.

А кто собирается их трогать? Но было бы безумием не воспользоваться случаем, господин сержант. Только они двое и знают про это и обделают дело как добрые товарищи, верно? Тяжеловес обработает ее и уступит ему, в общем, пополам, договорились? Но сержант, покашливая, – не нравятся ему эти дележки – и, выпуская дым изо рта и ноздрей, – какого черта, почему это ему должны достаться объедки.

– Но ведь я ее первым увидел, господин сержант, – сказал Тяжеловес. – И узнал, кто она, и все прочее. Но смотрите-ка, что здесь делает лейтенант.

Он указал в сторону площади. Утопая в белесой мути и жмурясь от солнца, к таверне приближался лейтенант в свежей рубашке. Когда он вынырнул из тумана, брюки до колен и ботинки были у него влажные от пара.

– Пойдемте со мной, сержант, – сказал он с крыльца. – Нас хочет видеть дон Фабио.

– Не забудьте о том, что я вам сказал, господин сержант, – сказал Тяжеловес.

Лейтенант и сержант по пояс погрузились в туман. Пристань и окрестные низенькие хижины уже поглотили его волны, вздымавшиеся теперь до самых крыш, но холмы были залиты ярким светом, в прозрачном воздухе четко вырисовывались строения миссии, зеленели, словно омытые, кроны деревьев, стволы которых, казалось, растворились в тумане, и солнечные блики играли на листьях и ветвях, опутанных серебристой паутиной.

– Вы поднимались к монахиням, господин лейтенант? – спросил сержант. – Девочкам, наверное, задали порку, а?

– Их уже простили, – сказал лейтенант. – Сегодня их поведут на речку. Начальница мне сказала, что больной уже лучше.

На крыльце дома губернатора они отряхнули мокрые брюки и соскребли о ступеньки грязь, налипшую на подошвы. Дверь была забрана проволочной сеткой, такой частой, что через нее ничего не было видно. Им открыла босая старуха авгарунка, и они вошли. В помещении было прохладно и пахло зеленью. Окна были закрыты, и в комнате царил полумрак. Смутно виднелись развешанные на стенах фотографии, луки, пукуны, пучки стрел. Вокруг ковра из чамбиры стояло несколько кресел-качалок. На пороге смежной комнаты, сияя лысиной, улыбаясь и протягивая руку – лейтенант, сержант, – показался дон Фабио – представьте себе, пришел приказ! Он легонько хлопнул лейтенанта по плечу – как поживаете? – и любезным жестом указал на кресла – как вам нравится эта новость? Просто не верится! Но сначала не выпить ли нам пивка? Он отдал распоряжение по-агварунски, и старуха принесла две бутылки пива. Сержант залпом осушил свой стакан, лейтенант вертел свой с озабоченным и растерянным видом, дон Фабио пил, как птичка, отхлебывая крохотные глотки.

– Приказ передали по радио монахиням? – сказал лейтенант.