Город и псы. Зеленый Дом

Вечерело, Фусия и дон Акилино ели вареную маниоку, то и дело прикладываясь к бутылке, и Фусия – уже темнеет, зажги лампу, Лалита, а она нагнулась и – ой-ой-ой, первая схватка – не смогла разогнуться и с плачем упала на пол. Они подняли ее, положили в гамак, и она – по-моему началось, мне страшно. А Фусия – я еще не видел ни одной женщины, которая умерла бы от родов, и Акилино – я тоже, не бойся, Лалита, я самый лучший акушер в сельве, можно мне пощупать ее, Фусия, ты не ревнуешь? – а Фусия – ты слишком стар, чтобы тебя ревновать, валяй пощупай. Дон Акилино задрал ей юбку, опустился на колени, чтобы посмотреть, и тут вбежал Пантача – хозяин, они сцепились, а Фусия – кто, а Пантача – уамбисы с агваруном, которого привез дон Акилино, и дон Акилино – с Хумом? Пантача широко раскрыл глаза, и Фусия ударил его в лицо – нечего пялить глаза на чужую жену, собака, а он, потирая нос, – прошу прощеньица, хозяин, я только пришел сказать, уамбисы хотят, чтобы Хум убрался отсюда, вы ведь знаете, как они ненавидят агварунов, они прямо остервенели, и мы с Ньевесом не можем их утихомирить, а что, хозяйка заболела? И Акилино – сходи-ка туда сам, Фусия, как бы они его не убили, а я еще так уговаривал его приехать на остров, и Фусия – а, черт бы их подрал, надо напоить масато и уамбисов, и Хума, попьянствуют вместе – подружатся, если только не перережут друг другу глотки. Они ушли, а дон Акилино опять подошел к Лалите и стал ей гладить бедра и живот, – чтоб у тебя расслабли мускулы, тогда ребеночек выйдет легохонько, без задержки, вот увидишь, а она, смеясь сквозь слезы, – вот я расскажу Фусии, что вы воспользовались случаем, чтобы полапать меня, и опять – ой-ой-ой, спина, ой-ой-ой, как будто мне кости ломают, и дон Акилино – выпей-ка глоточек, полегчает. Она выпила, ее тут же вырвало прямо на дона Акилино, который качал гамак – баю-бай, Лалита, баю-бай, моя девонька, – и боль утихла. Вокруг лампы танцевали цветные огоньки – смотри, Лалита, светлячки, айяньяу[78]

, а знаешь, бывает, человек умирает, а его душа превращается в ночную бабочку и по ночам освещает лес, реки. Когда я умру, Лалита, возле тебя всегда будет айяньяу, это я буду светить тебе вместо ночника. А она – мне страшно, дон Акилино, не говорите о смерти, а он, покачивая гамак, – не бойся, я ведь только так болтаю, чтобы развлечь тебя, – и, прикладывая ей ко лбу мокрую тряпку, – ничего с тобой не случится, ребенок родится еще до рассвета, и это будет мальчик, я сразу понял, когда пощупал тебя. В хижине стоял запах ванили; влажный ветер доносил ночные шорохи, стрекот цикад, лай собак и озлобленные голоса. И Лалита – какие у вас ласковые руки, дон Акилино, и до чего хорошо пахнет, но вы слышите, как кричат уамбисы, что, если они убьют Фусию, а старик – может случиться все, что угодно, только не это, Лалита, разве ты не знаешь, что он хитер как черт? И Лалита – давно вы с ним знакомы, дон Акилино? – а он – да уж лет десять, и всегда он выходил сухим из воды, хотя и впутывался в самые скверные истории, как угорь выскальзывает из рук. И Лалита – вы подружились в Мойобамбе? А дон Акилино – я был тогда водовозом, это он меня сделал торговцем, а она – водовозом? – а дон Акилино – да, развозил по домам воду в кувшинах на своем осле, этим и жил. Мойобамба – городишко бедный, зарабатывал я гроши, да и те уходили на метилен для очистки воды, а не станешь очищать – штраф. И вот в один прекрасный день приехал в Мойобамбу Фусия, поселился на маленьком ранчо возле моего, ну, мы и подружились. А Лалита – какой он был тогда, дон Акилино? Да как сказать, никто не знал, откуда он приехал, его расспрашивали, а он только туману напускал да врал почем зря. В то время он еле говорил по-испански, Лалита, то и дело вставлял бразильские словечки. И Фусия – соберись с духом, приятель, ведь ты живешь как собака, неужели тебе не осточертело? Давай-ка лучше займемся торговлей, а он – что верно, то верно, как собака. И Лалита – что же вы сделали, дон Акилино? Обзавелись большим плотом, и Фусия закупил мешки риса, токуйо

[79]

, перкаль, ботинки – плот чуть не тонул от тяжести, и Акилино – что, если нас ограбят, Фусия, а Фусия – молчи, болван, я и револьвер купил. И Лалита – так вы и начали, дон Акилино? Так и начали, объезжали становища, и сборщики каучука, лесорубы, старатели – в следующий раз привезите нам то-то и то-то, и они привозили, а потом начали торговать с племенами. Вот это была выгодная торговля, самая выгодная – на стекляшки для бус выменивали мячи каучука, на зеркальца и ножи – шкуры. Вот тогда-то, Лалита, мы и спознались с уамбисами, и они так подружились с Фусией, что водой не разольешь, ты ведь сама видела, как они ему помогают, он для них просто бог. И Лалита – значит, дела у вас шли очень хорошо? Шли бы лучше, если бы не чертов характер Фусии. Он всех обжуливал, и в конце концов их стали выгонять из становищ, начали разыскивать жандармы, и им пришлось расстаться. Фусия некоторое время скрывался у уамбисов, а потом уехал в Икитос и начал работать у Реатеги – это там ты с ним познакомилась, Лалита? И она – а вы что стали делать, дон Акилино? А он пристрастился к вольной жизни, Лалита, ему полюбилось кочевать с места на место, таскать, как черепаха, с собою свой дом, и он продолжал торговать, но теперь уже по-честному. И Лалита – где вы только не побывали, верно, дон Акилино? Да, он поплавал и по Укайяли, и по Мараньону, и по Уальяге. В первое время, правда, не показывался на Амазонке из-за дурной славы, которую оставил по себе Фусия, но через несколько месяцев вернулся и в один прекрасный день в становище на Итайе встретил – кого бы ты думала, Лалита? Фусию! Я просто глазам своим не поверил – он превратился в заправского коммерсанта с документами по всей форме, и тут он мне рассказал, какое дело у них с Реатеги. И Лалита – как вы, должно быть, обрадовались, что увиделись снова, дон Акилино, а он – еще бы, до слез, ну и напились же мы, вспоминая прошлые дни. Фусия, тебе улыбнулось счастье, не теряй же голову, не впутывайся больше в грязные истории, а Фусия – ты останешься со мной, Акилино, и считай, что выиграл в лотерее, только бы подольше не кончалась война, а он – значит, вы контрабандой сбываете каучук, а Фусия – оптом, старина, за ним приезжают в Икитос и втихую вывозят его под видом табака. Реатеги на этом сделается миллионером, и я тоже, я не отпущу тебя, Акилино, я беру тебя в долю, и Лалита – почему же вы не остались с ним? Он уже начал стареть, Фусия, и не хотел ни жить в вечном страхе, ни попасть в тюрьму, и тут – ой-ой-ой, умираю, спина, вот теперь уж скоро, не надо бояться, где тут нож. Дон Акилино уже держал его на огне лампы, когда вошел Фусия. Ну как, они ничего не сделали Хуму? И Фусия – теперь они пьют вместе с ним, и Пантача с Ньевесом тоже. Он не допустит, чтобы его убили, Хум ему нужен, через него можно будет поддерживать контакт с агварунами, но как его отделали, кто ему прижег подмышки, оттуда гной течет, старина, а спина вся в язвах, жаль будет, если получится заражение крови и он умрет от столбняка, а дон Акилино – это с ним так расправились в Санта-Мария-де-Ньеве солдаты и тамошние хозяева, а лоб ему разбил твой дружок Реатеги, кстати, ты знаешь, что он наконец уехал в Икитос? И Фусия – вдобавок его обкорнали наголо, ни дать ни взять головастик, смотреть противно, и опять – ой-ой-ой, кости ломит, больно, больно, а дон Акилино – это его так за то, что он взбунтовался и сказал хозяину, который покупал у них каучук, кажется, Эскабино его зовут, – нет, мы сами поедем продавать его в Икитос, а кроме того, они вздули капрала, который приехал в Уракусу, и убили его лоцмана, и Фусия – чепуха, он живехонек, это Адриан Ньевес, тот самый, которого я подобрал в прошлом месяце, а дон Акилино – я знаю, но так говорят, а Лалита, корчась от боли, – дай мне что-нибудь ради бога, Фусия. И Фусия – значит, он ненавидит христиан? Тем лучше, пусть уговорит агварунов отдавать каучук мне, у меня большие планы, старина, не пройдет и двух лет, я вернусь в Икитос богатым, и ты увидишь, как меня примут те, кто отвернулся от меня, а дон Акилино – вскипяти воду, Фусия, помоги же, можно подумать, что не твоя жена рожает. Фусия наполнил водой большой глиняный кувшин и разжег очаг. Лалита все чаще, все сильнее корчилась в схватках, задыхаясь, ловила ртом воздух, и лицо у нее налилось кровью, а глаза вылезали из орбит, как у пойманной рыбы. И Фусия – поучилась бы у уамбисок, когда им приходит время рожать, они одни уходят в лес и возвращаются, уже опроставшись. Дон Акилино прокаливал нож, а доносившиеся снаружи голоса заглушало потрескивание хвороста в очаге и шипенье воды, выплескивавшейся на угли, и Фусия – видите, они уже не ссорятся, подружились, а старик – у тебя будет мальчик, Лалита, слышишь, капироны гудят, что я тебе говорил, уж я никогда не ошибаюсь. И Фусия – он немножко молчаливый, этот Хум, не поймешь, что у него на уме, а дон Акилино – зато услужливый, всю дорогу мне помогал. Он говорит, христиане обездолили Уракусу своим надувательством. И Фусия – в свою следующую поездку, старик, ты заработаешь пропасть денег, а Акилино – курам просо снится, а он – разве мы не сделали успехи по сравнению с первым разом? И Акилино – только ради тебя, Лалита, я и вернулся на остров, и в самое время, а она – когда вы приехали, мы умирали с голоду, дон Акилино, помните, как я заплакала при виде консервов и вермишели? А Фусия – ну и пир мы закатили, старик, даже животы разболелись с непривычки, а как пришлось тебя упрашивать. Почему ты не хочешь мне помогать? Ведь кроме всего прочего, ты на этом заработаешь хорошие деньги. А старик – да ведь они ворованные, Фусия, меня схватят и засадят за решетку, не хочу я продавать этот каучук и эти шкуры, а Фусия – все знают, что ты человек честный, и разве сборщики каучука, лесорубы и чунчи не платят тебе шкурами, каучуком и золотым песком? Если тебя станут допрашивать, ты скажешь, это моя выручка, а старик – никогда у меня такой выручки не было. И тут снова – ой-ой-ой, дон Акилино, ноги сводит, ой-ой-ой, поясница, Фусия. И дон Акилино – не хочу, рано или поздно чунчи пожалуются, нагрянет полиция, да и хозяева не станут терпеть, чтобы им после него одни поскребыши доставались, а Фусия – шапры, агваруны и уамбисы готовы друг другу глотку перегрызть, кому же придет в голову, что здесь замешаны христиане, а старик – нет, ни за что, а Фусия – да ведь ты отвезешь товар далеко от этих мест, Акилино, спрячешь его хорошенько и будешь продавать по дешевке тем же скупщикам каучука, они только рады будут. Наконец старик согласился, и Фусия – первый раз в жизни я пошел на это, Лалита, последнее дело зависеть от честности человека, если старик захочет, он меня облапошит, все продаст и прикарманит деньги, он ведь знает, что мне нет ходу отсюда, и может даже доконать меня, стоит ему только сказать полиции – тот, кого вы ищете, на острове в верховье Сантьяго. Прошло около двух месяцев, а Акилино все не приезжал. Фусия посылал гребцов на Мараньон, и уамбисы возвращались ни с чем – ни слуху ни духу, пропал, собака, но однажды вечером, под проливным дождем в горловине протоки показался его плот. Он привез одежду, продукты, мачете и пятьсот солей. И Лалита – можно ей обнять и расцеловать его как отца? И Фусия – такого я еще не видел, старик, вот это честность, век не забуду, на твоем месте я бы смылся с деньгами, а старик – совести у тебя нет, для меня дружба дороже денег, благодарность что-нибудь да значит, Фусия, если бы не ты, я бы так и жил собачьей жизнью в Мойобамбе, сердце добра не забывает. Ой-ой-ой, ой-ой-ой, и дон Акилино – ну, теперь взаправду началось, тужься, тужься, Лалита, чтобы он не задохнулся, пока выходит, тужься изо всех сил, кричи. Он держал наготове нож, а она – молись, ой-ой-ой, Фусия, и дон Акилино – сейчас подсоблю, но только тужься, тужься. Фусия, поднеся к гамаку лампу, смотрел на корчившуюся Лалиту, и старик – подбодри ее, возьми ее за руку, а она – воды, мочи нет, да поможет ей Пресвятая Дева, да поможет ей Христос Багасанский, Святый Боже, Святый Боже, ведь она дала ему обет, а Фусия – вот тебе воды и не кричи так, а когда Лалита раскрыла глаза, Фусия смотрел на плетеный коврик, а дон Акилино – вот и все, Лалита, видишь, как быстро, я уже вытираю тебе ноги. И Фусия – да, старик, это мальчик, но жив ли он? Что-то не шевелится и не дышит. Дон Акилино нагнулся, поднял с коврика ослизлый комочек – похожего на обезьянку новорожденного, встряхнул его, и он закричал – ну вот и все, Лалита, а ты боялась, посмотри на своего красавца, а теперь пусть спит, и Лалита – если бы не вы, я бы померла, поэтому она хочет назвать сына Акилино, и Фусия – ладно, ради дружбы будь по-твоему, но что за дурацкое имя, хуже не придумаешь, и дон Акилино – а Фусия? И Фусия: стать отцом – это событие, старик, надо его отпраздновать, а дон Акилино – отдохни, девонька, хочешь подержать его? На, возьми, только он грязный, оботри его немножко. Дон Акилино и Фусия уселись на полу и стали пить водку прямо из горлышка бутылки. Снаружи по-прежнему доносился смутный шум – должно быть, орали и блевали перепившиеся уамбисы, агварун, Пантача и лоцман Ньевес, а в комнате, натыкаясь на стены, носились, как огоньки, светляки и бабочки. Кто бы мог подумать, что он родится так далеко от Икитоса, в лесу, как чунчи.