Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

Я склонен разделить тезис о принадлежности исследуемого понятия к обозначенной выше сфере, но при этом его смысл нуждается в существенном уточнении. Прежде всего, как я постарался показать выше, выражение «extirpe» — «ex stirpe» следует исключить из круга терминов, относящихся к области родственных связей. Как известно, уже в римский период слово «stirps» отличалось заметной многозначностью. С его помощью могли обозначаться разные типы родственных связей и коллективов, от потомков до предков, от семьи до рода. Но все же изначально оно обозначало нижнюю часть ствола дерева с корнями, а в переносном смысле — «первоначало», «источник», «основание». Тот факт, что широта спектра значений слова находит отражение и в астурийских документах, следует признать вполне объяснимым. Таким образом, наблюдения А. Флориано могут быть отнесены лишь к случаям использования «de stirpe» и единственный раз встречающемуся «ad stirpem».

В терминологии родственных связей, употребляемой в астурийских актах, «stirps» отнюдь не означает предков: с этим выводом, в частности, несопоставимо выражение «terminos… que ad stirpem adprehendimus»[896], которое в противном случае должно было бы означать передачу предкам вполне конкретного владения в указанных в документе границах: такой вариант следует признать невозможным. Разумеется, значение родовой традиции в астурийском обществе было весьма велико. Им во многом определялось социальное положение индивида, а потому указывать на свое происхождение от знатных предков было естественным — так было в тот же период и за Пиренеями.

Но в актах, а также хрониках астурийского времени указания такого рода сопряжены совсем не с термином «stirps». В этом качестве употреблялось иное слово — «prosapia»[897]. Именно им обозначался род в широком смысле как совокупность предков и потомков. Принадлежность к их числу определяла репутацию, а следовательно, и социальный статус каждого из сородичей. Эта норма была характерна для всех категорий свободных (ingenui) — от короля до простого человека. Что же касается термина «stirps», то под ним подразумевался род в более узком смысле, а именно как реально существовавший коллектив родственников, не включавший предков.

Наследственные владения, принадлежавшие его членам, насколько это можно понять из имеющихся в моем распоряжении текстов, располагались на ограниченной территории[898]

. Так, в галисийской грамоте 951 г. упоминается о захвате (пресуре — prehediderunt) комплекса расположенных по соседству вилл «de stirpe antico», совершенном некими графами и видными воинами (fondores). Бывшие владельцы были изгнаны, а их земли поделены между захватчиками

[899]. Подобные примеры имеются и в документах более раннего времени, причем наследственные владения, приобретаемые «de stirpe antico», по своему характеру коренным образом отличаются от «scalidum» и в некоторых актах противопоставляются последним: к моменту захвата они уже заселены и освоены, а их границы установлены издавна — «villa… que prendimus de stirpe antiquo… per terminos antiquos, ex omne circuita»[900].

Узы, объединявшие членов такого «stirps» в единое целое, были весьма тесными и обеспечивали прочное закрепление ограниченной территории за родственной группой. В условиях постоянной военной опасности не только со стороны мавров, но и со стороны конкурентов из враждебных кланов соотечественников это явление выглядит вполне объяснимым: родственная взаимопомощь превратилась в единственный действенный механизм сохранения владельческих прав. Человек, лишенный поддержки родственников и близких, оказывался совершенно беззащитным перед угрозой захвата принадлежавшей ему собственности.

Свидетельства, подтверждающие действенность этой закономерности, можно обнаружить в источниках разных типов. В качестве примера приведу эпизод из биографии известного государственного и церковного деятеля и писателя Сампиро, жившего во второй половине X — начале XI в.[901] Из его завещания, составленного в ноябре 1042 г., следует, что во второй половине X в. (но не позднее 977 г.) будущий епископ вел мирскую жизнь в г. Нуманции или в его окрестностях, где имел собственное наследственное владение (т. е. был «ereditarius»). Когда мавры напали на город, вместе с проживавшими по соседству сородичами он принял бой. Все члены «stirps» были истреблены или попали в плен, и лишь будущему писателю удалось избежать этой участи. Оставшись один и лишенный родственной поддержки, он вынужден был уйти из родных мест в Леон и стать зависимым человеком короля Бермудо II[902].