Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

Но не только лица, связанные кровными узами, составляли круг потенциальных наследников. Сюда же относились и «усыновленные», включенные в число наследников в результате акта усыновления (profiliatio). В документах он выступает в качестве формы введения лица, не связанного кровным родством с владельцем «hereditas» (extraneus), в круг обладателей наследственных прав — «mittere in hereditatem». Следствием такого «усыновления» было введение усыновляемого под родительскую власть усыновителя — «in loco filios»[910]

. Однако иногда «profiliatio» было лишь юридической оболочкой, дававшей возможность бесплатно получить земли «усыновителя»[911]. В любом случае устанавливалась теснейшая связь между актом передачи «hereditas» и членством лица в составе «stirps»[912]: получить наследственное владение иным путем было невозможно. Это подтверждается даже аллегорическими образами. Небесный мир, подобно земному, представлялся организованным на основе принципов наследственного владения, и вступление в Царство Небесное для праведников означало разделение наследственных прав в системе «stips», возглавляемого самим Богом. Грешников же ждало вечное наказание — включение в клановую группу «Иуды, предателя Господа»[913]

.

Соответственно, выражение «adprehendere (prendere) de stripe» в контексте рассмотренной выше леонской грамоты 874 г., так же как и в аналогичных по содержанию контекстах других документов[914], закономерно интерпретировать как акт получения «hereditas» по наследству. В рамках этого акта, как и при отстаивании своих владельческих прав с оружием в руках, свободный человек действовал в тесной связи с широким по составу родственным сообществом — «stirps», к которому он принадлежал по рождению или в которое был включен, уже будучи совершеннолетним, как это было, в частности, в случае «усыновления»[915].

Тесная взаимозависимость двух названных вариантов выглядит несомненной: реализация прав на получение наследственного владения меняла социальный статус человека. Он превращался в самостоятельного воина, способного, наряду с другими полноправными членами своего «stirps», ходить в походы в составе королевского ополчения, обеспечивать защиту принадлежавших им владений военным путем или же в качестве пресора способствовать их расширению. Не случайно у франков, тюрингов и некоторых других варварских народов подобное вступление во владение «hereditas» сопровождалось символическим ритуалом вручения копья или пики.

Явная близость содержания и следствий описанных правоотношений позволяет предположить, что подобный ритуал мог иметь место и в астуро-леонском обществе VIII–Х вв., а некоторые косвенные данные как будто свидетельствуют о его связи с готскими истоками правовой концепции наследственного владения[916]. Таким образом, при всем разнообразии различные варианты пресуры «de stirpe» восходят к единому началу — спектру функций родственного сообщества (stirps), вне учета роли которого непредставима система военной организации христианской Испании за пределами Испанской Марки Карла Великого в VIII–Х вв. Оба способа употребления выражения «adprehendere (prendere) de stirpe» выступают как проявления общей, насильственной, природы института пресуры.

В качестве формы установления прав на наследственные владения пресура, пусть и в меньших масштабах, сохраняла свое значение и в более поздний период, в том числе в XII–XIII вв., в феодальную эпоху. Она продолжала ассоциироваться главным образом с насильственным захватом[917]

, который являлся одним из наиболее распространенных путей приобретения земельных владений. Это недвусмысленно отразили нарративные источники феодального времени, что, может быть, наиболее ярко прослеживается в тексте «Песни о моем Сиде». В идеальном обществе воинов-рыцарей, образ которого создал неизвестный автор, завоевание рассматривалось как способ установления собственности, достойный идеального рыцаря. Так, завоевав Валенсию, Кампеадор превратил ее в свое наследственное владение и на аналогичном праве раздал земли воинам, участвовавшим в осаде вместе с ним. Законность такой формы установления прав владения рассматривалась как естественный факт и признавалась всеми действующими лицами эпоса, в том числе королем[918].

В хрониках XIII в. встречаются даже примеры, когда статус «heredad» априори признавался за землями, которые еще не были завоеваны: будущий собственник заранее получал гарантии признания его владельческих прав после осуществления им успешного захвата[919]. Таким образом, характер наследственного владения как владения прежде всего военного, тесно связанного с системой военной организации, сохранился и в феодальную эпоху.

Соотношение свободного характера наследственных владений и личной зависимости их обладателей в VIII–XI вв.