Город Перестановок

В следующий раз он приехал в субботу днём, спешить было некуда. Они встретились в «Альстерпавильоне» и пили кофе, разглядывая клоунов в лодках на озере Альстер, а потом пошли делать покупки на Юнгфернштиг[8]. Томас платил за одежду, которую выбирала Анна, – подлинное дизайнерское тряпьё в готическом стиле, выглядевшее намного хуже, чем самая дешёвая имитация: похоже, на самом деле она вовсе не хотела одеваться как он. Они переходили под ручку из магазина в магазин, а перед входом в самый дорогой бутик остановились и целовались несколько минут, загородив дорогу пытавшимся просочиться наружу покупателям, после чего вошли и потратили кучу денег.

Потом, в ночном клубе, где пела плохонькая группа, одетая под Битлов и исполнявшая песни из репертуара «Секс пистолз», они встретили Мартина, жилистого высокого молодого блондина, которого Анна представила как своего друга. Мартин был исполнен зловещего панибратского дружелюбия и так старался выглядеть устрашающе, что выглядел почти смешно. Втроём они завалились к Анне на квартиру и сидели на полу, слушая записи. Когда Анна вышла в туалет, Мартин достал нож и сказал Томасу, что намерен его убить. Он был сильно пьян. Томас встал, пнул Мартина в лицо, сломав ему нос, отобрал нож и выволок стонущего противника на лестничную площадку. Там он положил Мартина на бок, чтобы тот не захлебнулся кровью, и запер дверь.

Анна пришла из ванной. Томас сообщил ей, что произошло. Она вышла посмотреть, как там Мартин, и подсунула ему под голову подушку.

Когда Анна раздевала Томаса, он сказал:

– Я как-то видел по телевизору английского солдата, вернувшегося из Северной Ирландии. Он говорил: «Там был ад, но по крайней мере всё было по-настоящему. По крайней мере я жил настоящей жизнью», – Томас грустно рассмеялся. – Бедолага всё перепутал. Убивать людей – это настоящее, а обычная жизнь – что-то вроде сна или иллюзии? Несчастный трёхнутый парень.

Он поискал на Анне следы от иглы, но ни одного не нашёл.

Вернувшись домой, Томас всё время думал об Анне – во франкфуртском офисе, наедине с собой в собственной квартире, за обеденным столом у родителей; воспоминания приходили в виде образов и запахов. Они никогда не отвлекали: Томас мог вести беседу или читать закладную, а Анна проигрывалась у него в голове, как фоновая музыка.

На Пасху отец отозвал его в уголок.

– Ты должен подумать о женитьбе. Для меня это не имеет значения, но даёт социальные преимущества, которые рано или поздно тебе понадобятся. И подумай, как счастлива будет твоя мать.

– Мне двадцать четыре года, – возразил Томас.

– Я обручился, когда мне было двадцать четыре.

– А может, я гей. Или у меня неизлечимая венерическая болезнь.

– Не вижу, чем может помешать и то и другое.

Томас виделся с Анной на каждых вторых выходных. Он покупал ей всё, что она просила. Иногда с ней был ребёнок. Мальчика звали Эрик. Томас как-то спросил её:

– Кто его мать? Я с ней встречался?

– Это тебе ни к чему, – ответила Анна.

Он иногда беспокоился за неё – опасался, что её арестуют или изобьют наркоманы либо конкуренты, но она, похоже, была способна о себе позаботиться. Томас мог бы нанять частных детективов, чтобы раскрыть все загадки её жизни, и телохранителей, которые приглядывали бы за ней, но знал, что не имеет на это права. Он мог бы купить ей квартиру, обеспечить её инвестициями, но она никогда не просила ни о чём подобном и, как он подозревал, глубоко оскорбилась бы, если бы он предложил это сам. Его подарки были щедры до расточительности, но он знал, что она могла обойтись и без них. Они оба использовали друг друга. Томас твердил себе, что она так же независима, как и он.

Он не сказал бы, что любил её. Когда они расставались, он не испытывал душевной боли – лишь приятное онемение и предвкушение следующей встречи. Он ревновал, но не стремился обладать ею, а она не давала другим своим любовникам путаться под ногами, так что Томасу редко приходилось признаваться себе в их существовании. Мартина он больше не видел.

Анна съездила с ним в Нью-Йорк. Они заснули посреди представления на Бродвее, посмотрели выступление «Пиксиз» в «Мадд-Клабе» и поднялись по лестнице на крышу здания «Чейз Манхэттен банка».

Томасу исполнилось двадцать пять. Отец повысил его по службе. Мать заметила: «Посмотри-ка, сколько у тебя седых волос».

Весной Эрик исчез. Анна небрежно объяснила:

– Его мать уехала. Переехала.

Томас огорчился, присутствие мальчишки ему нравилось. Он признался:

– Знаешь, я привык думать, что он, наверное, твой.

Анну это озадачило.

– С чего вдруг? Я же говорила, что нет. Зачем мне врать?

Томас стал плохо засыпать. Он всё время пытался представить будущее. Когда отец умрёт, неужели он по-прежнему будет раз в две недели ездить в Гамбург к Анне, а она – толкать героин, спать с подонками и наркоманами? От этой мысли его тошнило. Не потому, что он не хотел оставлять всё по-прежнему, а потому, что знал, что не сможет.