Город под кожей

Внешность Брандта была одновременно и экзотичная, и ничем не выдающаяся. Когда он ответил ведущей, в его голосе прозвучала целая масса намеков на самые разные акценты. Он приближался к старости, но все еще молодился. Вся одежда – черная, зато сшитая асимметричными клиньями из кусков разной ткани с неодинаковым блеском. Отбеленные волосы торчали вверх острыми сосульками. Даже очки сидели на длинном худом лице как миниатюрные строительные леса – убрать их, и лицо станет пресным.

Три говорящие головы в телевизоре рассуждали о будущем города. Мэр Гундерсон старалась вовсю – изображала, насколько могла, добродушие и доходчивым языком вела речь о том, что городу хватит отсиживать зад и пора приступить к реализации проектов. У нее имелся и свой любимый конек. Старый отель «Телстар», великолепный – как согласились все присутствующие – образчик архитектуры шестидесятых, который Вроблески лично помнил как прогоревший кабак с вращающимся полом, теперь предлагалось включить в Национальный регистр памятников архитектуры. Гундерсон расстаралась не на шутку и личным весом поддержала кампанию за то, чтобы превратить «Телстар» в символ очередного этапа обновления. Она не уставала повторять, насколько глубоко эти планы ее заботят, что она готова поставить на карту собственную репутацию. Как бы Вроблески ни презирал политиков, считая их врунами, он почти поверил мэру.

В другом конце комнаты Аким тщательно, но без особого энтузиазма протирал стекло на занимающей всю стену витрине с картами.

На телеэкране спустили с поводка Брандта. Через некоторое время Вроблески не столько слушал, сколько подавлял в себе желание изрешетить экран пулями. Брандт вещал о смене парадигм в градостроительной политике, самодостаточном развитии, уличном ландшафте, оздоровлении среды, социальной включенности, эффекте синергии и гегемонии метрополии.

Ведущая позволила ему нести этот бред дольше, чем мог выдержать любой нормальный человек, пока наконец не решила, что пора закругляться. И с напускной пылкостью заговорила прямо в объектив камеры. Тем временем Мег Гундерсон (микрофон был выключен, но камера работала) посмотрела на Брандта и беззвучно произнесла: «Недоумок».

– Знаешь, что? – обратился Вроблески к Акиму. – Чем больше я наблюдаю за этой Гундерсон, тем меньше мне хочется ее убивать.

12. «Сетка»

«Грязная забегаловка» носила имя «Сетка». Когда-то тут находился небольшой аванпост индустрии связи – дом, похожий на приземистый бункер, в котором помещался древний телефонный коммутатор. Теперь его «перепрофилировали» в чернильно-черный угловатый бар с высоким потолком, лужами плотного синего и пурпурного света и расставленными по затемненным нишам обломками античной электроники. Случайные неразборчивые выпивохи, заглянув в бар и поняв, что место это не для них, сразу же уходили. Над барной стойкой висели телеэкраны, но спортивные программы здесь никогда не показывали. Менеджмент предпочитал крутить классический нуар и шедевры европейского авангарда с выключенным звуком.

В углу, на крохотной сцене играл на синтезаторе мускулистый лысый тип. Его можно было принять за байкера, безработного литейщика или гомика-культуриста. Репертуар имел сильный крен в сторону Сати, Филипа Гласса и Шток-хаузена. Тип всем представлялся как Сэм, хотя никто не верил, что это его настоящее имя. В любом случае его редко кто просил сыграть на бис. Музыкант кивнул появившимся в баре Заку и Мэрилин – не конкретно, а вообще.

– Это Сэм, – сказал Зак. – Говорят, раньше был полицейским. Добрым или злым – не знаю. Кажется, составлял портреты личности.

В остальном клиентура заведения состояла из хипстеров, «ботаников» и полукриминальных элементов. За оцинкованной стойкой стояла барменша, смахивающая на отжившую свое Бетти Пейдж, что одновременно подчеркивала и опровергала татуировка Бетти Пейдж на ее предплечье. Зак и Мэрилин уселись за стойкой и заказали напитки из «особого» коктейльного меню. Им хотелось достойно отметить событие. Ничего так не сближает людей, как получение кренделей в одно время, одном месте, от одного и того же лица. Принесли напитки – в элегантных, конусообразных кобальтовых бокалах, хотя и с выщербленным низом.

– Так это сюда ты ходишь ловить кайф? – спросила Мэрилин.

– В том числе.

– А еще от чего ты кайфуешь?

– Ну-у… читаю, смотрю кино, гуляю. Но больше всего люблю сталкерство.

– Вот как?

На Мэрилин слова Зака, похоже, не произвели особого впечатления, как и познания в области картографии. Он попытался объяснить:

– Сталкерство – это исследование города, искусное вторжение в чужие владения, посещение мест, куда не допускают посторонних, – заброшенных зданий, заводов, закрывшихся больниц, бывших электростанций. Теперь ясно?

– Выходит, весь день ты продаешь картинки воображаемых ландшафтов, а после работы исследуешь настоящие?

– Ты находишь это странным?

– Я – нет. Как ты думаешь, чем я сама занималась прошлым вечером возле «Утопиума»? Бродила по городу, смотрела, делала снимки.